Борис Слуцкий - Лошади в океане

«Дар — это дар…»

Дар — это дар.Не сам — а небесамобязан я. И тот, кто это дал,и отобрать назад имеет право.Но кое-что я весело и бравобез помощи чужой проделал сам.

Читатель отвечает за поэта

Читатель отвечает за поэта,Конечно, ежели поэт любим,Как спутник отвечает за планетуДвижением   и всем нутром своим.Читатель — не бессмысленный кусокЖелеза,   в беспредельность пущенный.Читатель — спутник,И в его високБез отдыха стучится жилка Пушкина.

Взаимного, большого тяготенияЗакон   не тягостен и не суров.Прекрасно их согласное движение.Им хорошо вдвоем среди миров.

«Завяжи меня узелком на платке…»

Завяжи меня узелком на платке.Подержи меня в крепкой руке.Положи меня в темь, в тишину и в тень,На худой конец и про черный день.Я — ржавый гвоздь, что идет на гроба.Я сгожусь судьбине, а не судьбе.Покуда обильны твои хлеба,Зачем я тебе?

«Человечество — смешанный лес…»

Человечество — смешанный лес,так что нечего хвою топорщитьили листья презрительно морщить:все равны под навесом небес.

Человечество — общий вагон.Заплатили — входите, садитесь.Не гордитесь. На что вы годитесь,обнаружит любой перегон.

Человечество — кинотеатр.С правом входа во время сеанса,также с правом равного шансадосмотреть. Умеряйте азарт.

Пререканья и разноголосьене смолкают еще до сих пор.Получается все-таки хор.Мы шумим, но как в поле колосья.

Сын негодяя

Дети — это лишний шанс. Второй —Данный человеку богом.

Скажем, возвращается домойНегодяй, подлец.В дому убогомИли в мраморном дворце —Мальчик повисает на отце.

Обнимают слабые ручонкиМощный и дебелый стан.Кажется, что слабая речонкаВсей душой впадает в океан.

Я смотрю. Во все глаза гляжу —Очень много сходства нахожу.

Говорят, что дети повторяютМногие отцовские черты.Повторяют! Но — и растворяютВ реках нежности и чистоты!

Гладит по головке негодяйНи о чем не знающего сына.Ласковый отцовский нагоняйИзлагает сдержанно и сильно:

— Не воруй,Не лгиИ не дерись.Чистыми руками не берисьЗа предметы грязные.

По городуХодит грязь.Зараза — тоже есть.Береги, сыночек, честь.Береги, покуда есть.Береги ее, сыночек, смолоду.

Смотрят мутные его глазаВ чистые глаза ребенка.Капает отцовская слезаНа дрожащую ручонку.

В этой басне нет идей,А мораль у ней такая:Вы решаете судьбу людей?Спрашивайте про детей,Узнавайте про детей —Нет ли сыновей у негодяя.

«Художнику хочется, чтобы картина…»

Художнику хочется, чтобы картинаВисела не на его стене,Но какой-то серьезный скотинаТоржественно блеет: «Не-е-е…»

Скульптору хочется прислонитьК городу свою скульптуру,Но для этого надо сперва отменитьОдну ученую дуру.

И вот возникает огромный подвал,Грандиозный чердак,Где до сих пор искусств навалИ ярлыки: «Не так».

И вот возникает запасник, похожийНа запасные полки,На Гороховец, что с дрожью по кожеВспоминают фронтовики.

На Гороховец Горьковской области(Такое место в области есть),Откуда рвутся на фронт не из доблести,А просто, чтоб каши вдоволь поесть.

«Охапкою крестов, на спину взваленных…»

Охапкою крестов, на спину взваленных,гордись, тщеславный человек,покуда в снег один уходит валенок,потом другой уходит в снег.

До публики ли, вдоль шоссе стоящей,до гордости ли было бы, когдав один соединила, настоящий,все легкие кресты твои   беда.

Он шею давит,спину тяготит.Нельзя нестии бросить не годится.А тяжесть — тяжкая,позорный — стыд,и что тут озираться и гордиться!

Старое синее

Громыхая костями,но спину почти не горбатя,в старом лыжном костюмена старом и пыльном Арбатев середине июля,в середине московского лета —Фальк!Мы тотчас свернули.Мне точно запомнилось это.

У величья бываютодежды любого пошива,и оно надеваеткостюмы любого пошиба.Старый лыжный костюмон таскал фатовато и свойски,словно старый мундирнебывалого старого войска.

Я же рядом шагал,молчаливо любуясь мундиромтех полков, где Шагал —рядовым, а Рембрандт — командиром,и где краски берутпрямо с неба — с небес отдирают,где не тягостен труди где мертвые не умирают.

Так под небом Москвы,синим небом, застиранным, старым,не склонив головы,твердым шагом, ничуть не усталым,шел художник, влачилсвои старые синие крылья,и неважно, о чеммы тогда говорили.

Ценности нынешнего дня

«Пограмотней меня и покультурней…»

Пограмотней меня и покультурней!Ваш мозг — моей яснее головы!Но вы не становились на котурны,на цыпочки не поднимались вы!

А я — пусть на ходулях — дотянулся,взглянуть сумел поверх житья-бытья.Был в преисподней и домой вернулся.Вы — слушайте!Рассказываю — я.

Климат не для часов

Этот климат — не для часов.Механизмы в неделю ржавеют.Потому, могу вас заверить,время заперто здесь на засов.

Время то, что как ветер в степипо другим гуляет державам,здесь надежно сидит на цепи,ограничено звоном ржавым.

За штанину не схватит оно.Не рванет за вами в погоню.Если здесь говорят: давно,это все равно, что сегодня.

Часовые гремуче храпят,проворонив часы роковые,и дубовые стрелки скрипят,годовые и вековые.

А бывает также, что вспятьвсе идет в этом микромире:шесть пробьет,а за ними — пять,а за ними пробьет четыре.

И никто не крикнет: скорей!Зная, что скорей — не будет.А индустрия календарейкрепко спит и ее не будят.

«Не сказав хоть „здравствуй“…»

Не сказав хоть «здравствуй»,смотря под ноги,взимает государствосвои налоги.

И общество все топчется,а не наоборот.Наверное, не хочетсяему идти вперед.

«Никоторого самотека…»

Никоторого самотека!Начинается суматоха.В этом хаосе есть закон.Есть порядок в этом борделе.В самом деле, на самом делеон действительно нам знаком.Паникуется, как положено,разворовывают, как велят,обижают, но по-хорошему,потому что потом — простят.И не озаренность наивная,не догадки о том о сем,а договоренность взаимнаявсех со всеми,всех обо всем.

«Я в ваших хороводах отплясал…»