Лицей 2024. Восьмой выпуск - Анна Маркина

разрешили набрать несколько канистр для питья и прийти вечером – помыться. Мы были счастливы и на радостях выпили даже по две чашки чая за ужином, так хотелось пить.

Пришёл пациент с диабетом.

Медсестра измеряет глюкозу – высокая, сильно. Для точности листает историю болезни, сверяет с замером в последнее посещение. Да, сегодня уровень сахара сильно выше, чем в прошлом месяце.

– Сеньор, вы таблетки свои пьёте?

– Да, до́ктора, каждый день пью.

– А воду газированную тоже пьёте?

– Нет, что вы, совсем не пью!

– Почему же у вас сахар перестал контролироваться… Вспоминайте, может, что новое ели?

Морщит и без того морщинистый лоб, перебирает в памяти все обеды и ужины месяца. Роняет взгляд на колени и вскидывает бровь.

– А, до́ктора, вот эти вот фрукты стал есть, новые!

Берёт с колен кулёк персиков, показывает.

– И сколько вы их съедаете в день?

– Ну, не меньше восьми штук, а то и больше. Такие вкусные, понимаете!

– Понимаю теперь, почему у вас сахар поднялся. Нельзя их вам есть. Ну, так много точно нельзя.

Грустно смотрит на кулёк. Гладит его рукой и кладёт на стол:

– Ну, раз нельзя, тогда это вам, до́ктора.

Получает инсулин и таблетки, уходит. Через некоторое время возвращается с ещё двумя кульками персиков. Кладёт на стол в приёмной:

– Да зачем же вы все принесли нам, пусть в семье кто-то поест!

– Нет, до́ктора, пусть их вообще в моём доме не будет. Иначе я снова их съем. Кушайте вы.

Вечером на нашей кухне поселился заливной пирог с персиками, и полкорзины свежих ещё лежать остались. Пахнут – сил нет как. В общем, за сахар пациента можно не переживать, а вот о нашем – стоит побеспокоиться, определённо.

что еще меня удивило в гватемале?

отсутствие жалоб на жизнь

На жизнь в целом и на какие-то точечные неприятные ситуации, вроде отсутствия питьевой воды и неурожая кукурузы.

Я привыкла к жалобам и ждала их. Более того, мне казалось, что условия, в которых живут местные жители, как будто даже дают им полное право жаловаться, не нытья ради, а по факту.

Но нет. Я задавала провокационные вопросы. Подслушивала их личные диалоги между собой (правда, когда они не на киче, а на испанском говорили, что редко случалось).

Спросила мужчину, который шёл в клинику пешком больше трёх часов. Шёл, периодически таща на себе старенькую мать, чтобы ускорить путешествие.

– Что вам больше всего не нравится в вашей жизни?

– Это как так, я не понимаю…

– Ну, что самое трудное, на что злитесь, может быть?

– А, понял. Вот идти куда-то трудно по размытой дороге, конечно, особенно с мамой – тяжеловатая она. А идти надо, у неё диабет, ей таблетки нужны. Трудно это, но зато я могу с другими мужчинами по пути в деревнях увидеться, узнать, как дела у моих братьев и сестры. Это же хорошо, я радуюсь этому, зачем злиться!

У донны Алехандры не собиралась что-то такое выспрашивать, само сложилось. Брели вместе искать, где воды набрать можно. Вторая неделя без воды – я уж говорила – ремонтировали дорогу, а сломали трубу, ту самую, по которой вода шла в клинику, алькальдию и несколько соседних домов.

Нас тогда, слава богу, всё также трое в клинике было – врач Лиза, медсестра Марианна и я. Но, несмотря на экономию, вообще все запасы закончились, в какой-то момент снова пришлось даже делить воду – уже по полчашки каждой на приём пищи. И это не говоря о куче грязного белья, горе слипшейся посуды, немытых волосах и других частях тела.

Девочки остались с пациентами, а я потопала в неизвестное куда искать эту чёртову воду.

Я шла и злилась. Донна Алехандра шла рядом и улыбалась. Периодически дёргала меня за рукав и показывала на что-то вроде:

– Ой, гляди, орёл полетел! А там ведь нет гнезда, зачем он полетел?

– Дорога вся расползается, надо глянуть, сколько трещин внизу…

– Ты увидела? Колибри цветок поела!

Стало стыдно своего хмурого молчания, но идей и настроения для доброго разговора не нашлось в голове. Спросила тупое, что ж:

– Почему же вы без воды не грустите?

– Ну, если я буду грустить, воды всё равно не будет. Трубу же сломали, знаешь, да?

– Знаю… Но без воды очень плохо.

– Плохо, да. Но мы же её сейчас найдём, и она у нас будет! Ну, или потом будет. А если загрустить – можно привыкнуть и плохо прожить всю жизнь, не только, когда воды нет, а долго.

Помолчала и добавила:

– Ну и ещё, пока мы с тобой за водой шли – сколько всего увидели ещё! Это же хорошо тоже.

Воду мы в итоге набрали из разлома той самой нашей трубы, нашли открытый участок. Сочилась по капле, и желтоватая, но всё ж таки вода – вскипятим, и пить можно будет.

Обратно шли порознь – донна Алехандра задержалась поболтать с донной Глорией.

Я шла и вспоминала, как ещё до поездки сюда читала заметки врача Юли, которая тут работала четырьмя годами ранее. Вспомнила один её текст. Как она вышла рано утром из клиники и увидела пожилого пациента, ожидавшего приёма. Она спросила его, не устал ли он ждать, а тот ответил:

– Вы видели, какой сегодня красивый туман над горами? Я шёл и любовался, а не уставал.

Тогда я подумала, что это Юля так, для красоты слога написала. А оказалось вот оно как – взаправдашнее.

Не умеют тут особо жаловаться, то ли не научились, то ли и не хотят пробовать даже.

Анхелю двенадцать лет.

Он чистильщик обуви. Каждый день с семи утра до пяти вечера он ходит по городским улицам и чистит обувь прохожим. Когда долго никто не просит об услуге, Анхель подходит и сам предлагает почистить. Вот и ко мне подошёл.

Мы с ним грызём зелёные яблоки на бетонной плите у единственного в Момостенанго супермаркета и разговариваем.

Рассказывает, что он третий ребёнок в семье. После него у родителей родились ещё восемь детей.

Рассказывает, что после работы ходит в церковь евангелистов, потому что там есть школа, куда пускают в любой одежде, а он очень хочет научиться читать.

Рассказывает, что это яблоко – его первая еда со вчерашнего вечера. Догрызает до веточки и веточку тоже сгрызает.

Не спешит уходить. Перебирает под ногами камешки, подбрасывает вверх и ловит.

Спросила, что он хочет делать, когда ему исполнится двадцать лет.

– Работать. Только не на улице, а в комнате. Чтобы там было сухо, чисто и еду давали. Больше всего хочу быть врачом. Тогда ещё смогу маму вылечить, и мне можно будет меньше работать.

Молчит минуты две. Спохватывается:

– Поэтому мне надо идти дальше работать и учить буквы. Увидимся.

Мазнул по моей руке своей слегка яблочной и сильно сажевой ладошкой. Убежал.

Приехала второй врач Карина из Белоруссии. Точнее, как – приехала. Вернулась. Она тут уже работала за несколько месяцев до меня, потом отправилась в никарагуанскую клинику – там очень нужна была помощь.

И вот, спустя почти четыре месяца снова здесь, в Гватемале.

Лиза с порога сразу огорошила: нет воды. Это Карину не удивило, говорит, что после Никарагуа её вообще ничто не пугает. Но вообще, мы все ей очень обрадовались. Лиза – потому, что очень устала быть единственным врачом и принимать пациентов даже после окончания рабочего дня. Я – потому, что уже больше месяца не сплю нормально, каждый вечер и ночь задыхаюсь в тяжелейших панических атаках и жду падения потолка на себя. Карина училась в ординатуре на психиатра, поэтому Лиза очень рекомендовала дождаться её и посоветоваться с ней по поводу этих приступов.

В итоге на следующий же день я сидела перед ней в клинике на пациентском стуле и рассказывала, какие именно у меня симптомы. Карина всё выслушала, внесла меня в базу пациентов, как положено, и отсчитала мне 120 таблеток Параксетина – курс на четыре месяца. Так на моём столике появилась круглая синяя коробочка с антидепрессантами. Меньше всего прочего я ожидала оказаться здесь в роли пациента, но вот как оно всё обернулось. Организм мой разучился захватывать серотонин и вырабатывать мелатонин самостоятельно, так что теперь придётся приучать его к этому обратно с помощью маленькой синей таблеточки каждое утро. Надеюсь,