Не отрекаются любя. Полное собрание стихотворений - Вероника Михайловна Тушнова

class="v">Звезда теперь совсем близка…

Но в нем уже иссякли силы

первоначального броска.

Так и застыл он на столетья

на прерванном своем пути,

и шумные лесные дети

спешат отца перерасти!

«Молодость… Старость…»

Молодость… Старость…

Привычно, знакомо.

А я бы делила жизнь

по-другому:

я на две бы части ее делила,

на то, что будет,

и то, что было.

Ведь жизнь измеряют –

знаете сами –

когда годами,

когда часами.

Знаете сами –

лет пять или десять

минуте случается перевесить.

Я не вздыхаю:

о, где ты, юность!

Не восклицаю:

ах, скоро старость!

Я жизни вопрос задаю, волнуясь:

что у тебя для меня осталось?

Припоминаю я все, что было,

жизнь пересматриваю сначала,

как беспощадно меня учила,

какие подарки порой вручала.

Знала я счастье,

не знала покоя,

знала страданья,

не знала скуки.

С детства открылось мне,

что такое

непоправимость вечной разлуки.

Руки мои красивыми были,

нежными были,

сильными стали.

Настежь я сердце свое раскрыла

людскому счастью,

людской печали.

Я улыбалась и плакала с ними,

стала мудрее

и непримиримей,

мягче я стала,

тверже я стала,

лгать и завидовать

перестала.

Молодость – сила.

Старость – усталость.

Думаю –

сила

в запасе

осталась!

Десятибалльный шторм на море

Его повсюду было слышно –

сплошной угрюмый гул валов…

Я в темноте на берег вышла,

ища защиты у стволов.

Столпотворенье звуков грозных

обрушилось навстречу мне.

Хватаясь ветками за воздух,

стонали сосны в вышине.

Кипело море в мути белой…

Гоня песчаную пургу,

бесился ветер оголтелый

на опустелом берегу.

Валил он туч свинцовых горы,

с натугой вламывался в лес

и каждого хватал за горло,

кто смел пойти наперерез.

Гудело море разъяренно,

возненавидя тишину,

когда оно плескалось сонно

у смирных дачников в плену.

И, прирученное, урчало,

песка вылизывая гладь,

и не спеша пловцов качало,

чтобы не слишком укачать,

и отдыхающим в угоду

светилось светом голубым…

Люблю, когда свою свободу

ты отдавать не хочешь им!

Когда ты с берегами в споре

и гнев твой слышен далеко…

Десятибалльный шторм на море.

О, как мне дышится легко!

Весна

Туч взъерошенные перья.

Плотный воздух сыр и сер.

Снег, истыканный капелью,

по обочинам осел.

И упорный ветер с юга,

на реке дробящий льды,

входит медленно и туго

в прочерневшие сады.

Он охрипшей грудью дышит,

он проходит напролом,

по гремящей жестью крыше

тяжко хлопает крылом.

И кипит волна крутая

с каждой ночью тяжелей,

сок тягучий нагнетая

в сердцевины тополей.

Третьи сутки дует ветер,

третьи сутки стонут льды,

третьи сутки в целом свете

ни просвета, ни звезды.

Краю нет тоске несносной.

Третьи сутки в сердце мрак…

Может быть, и в жизни весны

наступают тоже так?

«Вот это и есть настоящее, да?..»

Вот это и есть настоящее, да?

Вот эта тоска, темнота и вода,

бегущая с крыш по ста желобам,

спросонок бормочущая в канавах,

где, скорчившись, спят нерожденные травы,

где хлюпает глина со льдом пополам.

Весна по проселкам и городам

проходит, тяжелые слезы роняя…

Тоска, подступающая к губам,

тебя никому, ни за что не отдам,

на самое светлое не променяю.

Лежи до поры нерастаявшим льдом.

Я помню,

я знаю,

что будет потом!

«Вчера я в просеке лесной…»

Вчера я в просеке лесной

случайно встретилась с весной.

Румяная колхозная девчонка

с веснушками на вздернутом носу,

она прошла и засмеялась звонко,

и сразу таять начало в лесу.

Запело, зашумело, зашуршало,

запрыгали веселые щеглы…

Весна ручонкой трогала шершавой

осин зеленоватые стволы.

И вдоль обочин, вербою поросших,

меж кочек с прошлогоднею травой

следы ее резиновых калошек

небесной наливались синевой.

Она опушку обошла сторонкой

и за кустами скрылась вдалеке.

На вид совсем обычная девчонка

с потертой школьной сумочкой в руке.

Не спорьте! Я убеждена,

что это именно она.

«В осиннике мгла затаилась седая…»

В осиннике мгла затаилась седая,

ноздристый снежок по оврагам съедая,

а выше, по влажным дымящимся склонам,

подснежники глазом глядят изумленным

и ярко по вязким закраинам лужиц

блестят золоченые донца калужниц.

В извилистой балке,

далече-далече,

ручей

по-младенчески учится речи:

лепечет, картавит

и снова и снова

пытается без толку

вымолвить слово.

Зеленой иглой пробивается семя

сквозь лист прошлогодний,

по кочкам прогретым…

Была бы охота

да было бы время,

ты можешь участвовать в празднике этом.

Влезай-ка, презрев городские привычки,

ну, скажем, на Курском

в вагон электрички.

Шагай по дороге проселочной длинной,

усталый,

вспотевший,

измазанный глиной,

клянясь беспрестанно

не слушать советов

бездомных бродяг

и знакомых поэтов.

Но вскоре, ручаюсь своей головою,

великое чудо случится с тобою:

усталый,

вспотевший,

измазанный глиной,

начнешь ты улыбкой сиять

беспричинной,

подснежник сорвешь ты

рукою неловкой,

займешься

какой-нибудь божьей коровкой,

потом проберешься к ручью по