Пять лепестков шиповника - Пиня Копман

class="p1">что тебя в свое сердце приму

обниму, не отдам никому!

По-то-му

я прорвусь через бури и тьму

и найду хоть в огне, хоть в дыму.

По-то-му!

Лепесток второй. Любовь уверенная.

Слынчев бряг 1981

В свете наступающего утра

рядом вижу чудо из чудес:

Тело голубого перламутра,

дивный и бесценный дар небес.

Ты как ангел, милая, прекрасна!

Синих занавес прозрачна тень,

воздух чист и свеж и небо ясно.

Легкий бриз пророчит добрый день.

Тишина. Лишь робкий шелест веток.

Море перед зорькой как сапфир.

Сыплется в волнах неярких света

нежность листопадом сквозь эфир.

И за что ко мне благие боги

так добры? Наверно неспроста.

Столь прекрасны бедра, грудь и ноги,

столь невинны очи и уста.

Мир как дар нам ныне дан на блюде

и на все иные времена…

И при вздохе чуть качнулись груди

словно пробуждаясь ото сна.

Сонный взгляд, как эликсир целебный

дарит и восторг и благодать.

Ей-же-ей, за этот миг волшебный

мне совсем не жалко жизнь отдать.

Роковой треугольник

Ты Бермудский треугольник -

беспокойная вода.

Все слова мои невольно

пропадают в никуда.

Я взываю, но напрасно

в страстном кличе рву живот.

Взгляд, как воды в полдень ясный

прячет, что там в толще вод.

Как окно разбивший школьник

я влеку свою вину,

прорываюсь в треугольник

и ныряю в глубину.

Без следа поглотят хляби

след от чувства моего.

Только солнца блеск на ряби

и не более того.

Я, — прикованный невольник,

вечно предан кораблю.

Ты Бермудский треугольник.

Все равно тебя люблю!

Моей любимой, в день св. Валентина

Моя любимая, как свет,

Как солнечный чертог.

Других таких на свете нет:

их Бог создать не смог.

Она — как яркая звезда,

Как снег на склонах гор.

Всех прочих женщин никогда

Не вижу я в упор.

И вот уже немало дней,

И, может, навсегда

Ее улыбка мне нужней

Чем пища и вода.

Все троны мира б отдал я

Ничуть не пожалев:

Достойней милая моя

принцесс и королев.

Да я и сам, когда я с ней,

Важней владык земных,

Богаче древних королей

и шейхов нефтяных.

Я горд, и, счастья не тая,

Не жду судьбы иной,

Лишь только б милая моя

Была всегда со мной.

Всего лишь черешневый сок

Он ярок и бесстыдно-грешен

Он создан лишь для нас двоих.

Прекрасен сладкий сок черешен

достойный неги губ твоих.

Но ласка губ твоих хмельнее

и, словно спирта приняв штоф,

как мальчик я черешневею,

лишиться разума готов.

Прикосновенья губ смелее.

И, в бережливости слепой,

Я ощущения лелею,

как злато пушкинский скупой.

И вдруг, в порыве чувств высоком,

волной морской сквозь решето,

мгновение изольется соком

замкнувшись коконом в ничто.

А ход времен шуршит, неспешен,

и сеет Вечности пески.

И, — да, прекрасен сок черешен,

покуда мы с тобой близки.

С оптимизмом о вере, надежде и любви

С улыбкой, милая, живи,

не бойся никакого лиха.

Ведь мир стоит на трех слонихах:

Надежде, Вере и Любви.

Плывет в объятьях тишины

любвеобильная планета.

Надежно держат мир слоны,

и сами твердо верят в это.

Покуда любим мы друг друга,

покуда верим мы друг в друга,

Надежды держит якорек,

и не наступит Кали-юга,

Армагеддон и Рогнарёк,

и не придет на земли Юга

пушистый северный зверек

И так опора их тверда,

и так незыблемо-надежна,

что и помыслить невозможно,

чтоб в этот мир пришла беда.

Стоят слоны, не зная страха,

и не считая лет и дней,

надеясь: верит черепаха

что по любви стоят на ней.

Покуда любим мы друг друга,

покуда верим мы друг в друга,

Надежды держит якорек,

и не наступит Кали-юга,

Армагеддон и Рогнарек.

и не придет на земли Юга

пушистый северный зверек.

Баллада о счастливой любви

Где саванна приникла к подножью горы Ерупáха,

где блювал так ревет, что опоссум седеет от страха,

Жил потомок мапýче, чалдонов, валахов,

знаменитый охотник на тигров Пахом Черепахов.

Жил всегда он один, и порой на него находило,

и такая в Пахоме была первобытная сила:

антилопу для стейка отнять мог он у крокодила,

и один на один выходил побороться с гориллой.

А вдали от саванны средь жарких песков Сахалина,

коротая бессонные ночи и дни у камина,

одиноко скучала шикарная дева-фемина.

И звалась та фемина недлинно Папахова Нина.

А служила Папахова егерем в зверосовхозе.

Загоняла, бывало, до смерти лося́ на морозе,

Отмахаться лопатой могла при серьезной угрозе.

И душила быков для прививки заместо наркоза.

Исстрадавшись от жизни сухой и пустой, и унылой,

и мечту о любви удержать в своем сердце не в силах,

опасаясь немножко сойти старой девой в могилу,

На Фейсбуке Папахова Нина тоску изложила.

Приложила и фото, подправив чуть-чуть в Фотошопе:

Нина скачет верхом на верблюде, быке, антилопе.

Пролетает на байке над горным ущельем в Европе

И со снежного пика спускается прямо на попе.

И увидел однажды Пахом Черепахов те фото.

Сердце замерло вмиг, но потом набралó обороты.

Он забыл про работу. Какая с больного охота?

О любовь! Ты бываешь порою страшней эшафота!

Чуть подправил он фото и тут же отправил их даме.

Там, на фото, он в смокинге курит на Плазе в Майами,

пьет шампанское в море на яхте с друзьями,

ставит мат Марадонне на сцене слоном и ладьями.

И понравились фото Пахома Папаховой Нине.

Размечталась, как вместе с Пахомом дрейфует на льдине,

Синий фрак у Пахома, глаза так пронзительно сини…

И Пахом ей играет Бетховена на пианине.

Нина села за комп и Пахому письмо написала,

что как раз о таком она с самого детства мечтала,

что душой видит в нем интеллект своего идеала,

и готова встречаться с Пахомом не медля нимало.

И свиданье, списавшись, решили устроить в Париже.

Пусть не близко, но каждому все-же поближе.

Не в Париже свиданье, конечно же, было бы хуже.

А уж ежли в Париже, оно романтичней, к тому же.

О, бонжур! О, Пари! От