Бенедикт Лившиц - Волчье солнце

Июль

В небе – бездыханные виолы,На цветах – запекшаяся кровь:О, июль, тревожный и тяжелый,Как моя молчащая любовь!

Кто раздавит согнутым коленомПламенную голову быка?И, презрев меня, ты реешь тленом,Тонким воздыханием песка –

В строго-многоярусные строиЗноем опаляемых святых, –И за малым облаком перо, иСветлый враг в покровах золотых!

Аллея лир

И вновь – излюбленные латыИзлучены в густой сапфир –В конце твоей аллеи, сжатойРядами узкогорлых лир…

И вновь – твои часы о небеИ вайи и пресветлый клир,Предавшая единый жребийИ стебли лебединых лир…

И вновь – кипящий златом гравийИ в просинях дрожащий мир –И ты восходишь к нежной славеОт задыхающихся лир!

Форли

За рубежом – теченье ясных лат:Склонись в затон, живой одними нами…Надолго ли мы включены в закатИ тонкими владеем именами?

Надолго ли? – О нет, окаменей,Во мраморе зарозовей над миромПлывущих слов и вероломных дней,Опоена закатным эликсиром.

Ты улыбнулась – мы обрученыДо первого жемчужного укола:Разводы влаги – кольца тишины,И облако – твоя романьуола…

Фосфены

Сентябрь

Александре Экстер

Воспоминанья стольких маев(Мы жили маями!)Кольцо твоих последних уст(Не будет этих легких уст!)Они уйдут с лица, растаяв(Они уже почти растаяли!).О, золото сентябрьских узд,Неверных узд!Предательский сентябрь! НефритомВолнуется мое окно,И каменеет недопитым –В стаканах – тяжкое вино…И все настойчивей и пристальнейМечи вина,Тяжелые мечи вина,И пристальней из-за окнаВстревоженные мачты пристаней.– Ах, я должна…– Останься, сжалься… –Волна окна…Волна нефритового вальса…Унесена… унесена тыНефритовым вином окна…Сентябрь проклятый!

Соседи

В сиреневом лете, в сиреневом дыме –Я вижу! я вижу! – соседи(В просвете прошедшая ледиБыла в диадиме)Возносят бокалы.Но я ли, усталыйОт этой расплаты,Приму их увядшие крыльяИ каждый горбатыйЯзык воскового вина?Я знаю, что каждая ледиУже в диадиме;Ей снится: в сиреневом дымеОна возноситься должна.И мне ли – сухие копытцаПо лестнице? Мальчик глядитсяВ таблицу из меди,Коричневый, широкоскулый,В измятом венке бересклета:Как плещется круглое пламя!Как множатся трубные гулыИного, широкого лета!Но никнут всё ниже крыламиСоседи – и только одна,Высокая, в узкой одежде,Рукой, удлинившейся в стебель,Рукой, расцветающей в небе,Возносит, как прежде, как прежде,Бокал воскового вина!

Бык

Отбежали… Вышел чинно.Жмешь мне руку, не любя:Сколько розовых снежинокНа ладони у тебя!

Те четыре – словно крысы.Вот и красный. Ждет с копьем.Есть еще! Ну что же, высыпь…Дальний запах раны пьем.

Это в шутку, иль опасно?Замирают веера…Он за красным! Он за красным!Браво, браво, браво, бра…А!..

Послания

Скорпионово рондо

Не вея ветром, в часе золотомРодиться князем изумрудных рифовИль псалмопевцем, в чьем венке простомНе роза – нет! – но перья мертвых грифов,

Еще трепещущие от истом.Раздвинув куст, увидев за кустомНедвижный рай и кончив труд сизифов,Уснуть навеки, ни одним листомНе вея…

О, мудрость ранняя в саду пустом!О, ветр Гилеи, вдохновитель скифов!О, веер каменный, о, тлен лекифов!Забудусь ли, забуду ли о том,Что говорю, безумный хризостом,Неве я?

В.А. Вертер-Жуковой

Ваш трубадур – крикун, ваш верный шут – повеса.(Ах, пестрота измен – что пестрота колен!)Ваш тигр, сломавши клеть, бежал в глубины леса,Единственный ваш раб – арап – клянет свой плен.

Разуверения? – нашептыванья беса!Тревожные крыла – и в лилиях явленЕдва заметный крест… О узкая принцесса,Разгневанная мной, вы золотей Малэн!

Желтели небеса и умолкали травы,Утрело, может быть, впервые для меня,Когда я увидал – о, свежие оправы

Очнувшихся дерев! о, златовестье дня! –Ваш флорентийский плащ, летящий к небосклону,Аграф трехлилийный и тонкую корону.

Матери

Так строги вы к моей веселой славе,Единственная! Разве Велиар,Отвергший всех на Босховом конклаве,Фуметой всуе увенчал мой дар?

Иль это страх, что новый Клавдий-Флавий,Любитель Велиаровых тиар,Иезавелью обречется лаве –Испытаннейшей из загробных кар?

Люблю в преддверье первого СезамаИграть в слова, их вероломный друг,Всегда готовый к вам вернуться, мама,

Шагнуть назад, в недавний детский круг,И вновь изведать чистого бальзама –Целебной ласки ваших тихих рук.

Николаю Бурлюку

Не тонким золотом МириныИзнежен дальний посох твой:Кизил Геракла, волчий вой –О, строй лесной! о, путь старинный!

Легка заря, и в лог звериный,Апостольски шурша травой,Юней, живей воды живойБолотные восходят крины.

Усыновись, пришлец! Давно льРучьиные тебе лилеи?Лукавый моховой король,

Ютясь, поникнет в гоноболь,Когда цветущий жезл ГилеиУзнает северную боль…

Давиду Бурлюку

Сродни и скифу и ашантию,Гилеец в модном котелке,Свою тропическую мантиюТы плещешь в сини, вдалеке.

Не полосатый это парус ли,Плясавший некогда рябо,Прорвавшись в мюнхенские зарослиНа пьяном корабле Рембо?

Несомый по морю и по лесуЧетырехмерною рекой,Не к третьему ль земному полюсуТы правишь легкою рукой?

Проплыл – и таешь в млечной темени,Заклятья верные шепча:Сквозь котелок встают на темениПророческие два луча.

Николаю Кульбину

Наперсник трав, сутулый лесопытИскусно лжет, ища себе опоры:Коричневый топаз его копытОправлен кем-то в лекарские шпоры.

Лужайка фавнов; скорбно предстоитАреопагу равных скоровзорый:«Южнее Пса до времени сокрытКанун звезды, с которой вел я споры».

Умолк и ждет и знает, что едваЛь поверят фавны правде календарной…Бессмертие – удел неблагодарный,

И тяжела оранжевая даль,Но он, кусая стебель в позолоте,Уже вздыхает о солнцевороте.

Люди в пейзаже

Александре Экстер

Долгие о грусти ступаем стрелой. Желудеют по канаусовым яблоням, в пепел оливковых запятых, узкие совы. Черным об опочивших поцелуях медом пуст осьмигранник и коричневыми газетные астры. Но тихие. Ах, милый поэт, здесь любятся не безвременьем, а к развеянным облакам! Это правда: я уже сказал. И еще более долгие, опепленные былым, гиацинтофоры декабря.