Лицей 2023. Седьмой выпуск - Владимир Евгеньевич Хохлов

плодовые деревья горделиво трясли правильной кроной, и гляделись в зеркало реки, как модницы при выходе из парикмахерской. Даже грязи здесь было меньше, чем на проспекте: туда она ежедневно наносилась грузовиками, здесь же грузовики не ездили, и широкие улочки были засыпаны гравием.

Бревенчатые двух– и трехэтажные дома с покатыми крышами в холодные дни коптили небо сероватым дымом, и тогда Боря немедленно требовал «кутица», что означало «крутится», что означало: нужно было остановиться на месте и смотреть на дым, потому что он закручивается в воздухе, потому что жар от него рябит, потому что бешено вращается закрепленный на искрогасителе одного из домов жестяной флюгер.

Такие же дома были и по ту сторону реки. Они прятались во дворах проспекта, со всех сторон окруженные высокими стройными многоэтажками. Казалось, что кого-то беспомощного окружила толпа здоровых и сильных и сейчас будет бить. Их и в самом деле били: ковшами, молотками и бабами; медленно, на протяжении двух десятилетий.

Клавдия Ивановна катила коляску от парадной до моста, объезжая ямы, ухабы и всякий строительный хлам. В Яблоновке она отстегивала ремешки, и Боря шел уже сам. (Эта прогулка была не так-то проста: однажды, аккурат на мосту через Оккервиль, колесо коляски не выдержало издевательств местности и подломилось. Боря, вопреки обыкновению, не был пристегнут, и от резкого качка вправо выпал прямо на деревянный настил, и тут же заплакал: не от боли, а оттого, что бабушка всплеснула руками, побледнела, и он понял, что случилось что-то страшное.) Они шли через поселок, и сбоку от дороги колосились овсяница и сизый мятлик. Тра́вы достигали Боре до груди и казались лесом.

Они шли мимо фонарей, широко отставивших ногу и напоминавших букву «Л». Некоторые из них могли похвастать модными аистовыми шляпами. По обе стороны проплывали дома, по-северному высокие, в два полноценных деревянных этажа. Их крыши почти везде уже ощетинились телеантеннами.

На участках жгли костры, и в воздухе пахло дымом и сырой листвой. Зелень еще только выглядывала из почек, как бы спрашивая: можно? Не рано я? И птицы ей отвечали: не рано, голубушки, в самый раз.

– Это вишня, – сказала Клавдия Ивановна, остановившись у особенно корявого дерева, расходящегося на несколько стволов и оттого напоминавшего кустарник.

– Висня? – переспросил Боря.

– Это такое дерево. Через месяц она будет очень красиво цвести. Она покроется маленькими цветочками, как вот этот подснежник, только они будут не голубые, а белые.

– Пьямо здесь? – уточнил Боря, показывая на ствол.

– Да, прямо здесь. И здесь, и здесь. Везде.

У Бори не было причин не верить бабушке. И все же представить себе этого он не мог. Его воображение нарисовало причудливую картину: прямо из ствола дерева растут белые подснежники на тоненьких ножках.

Это было непонятно, но так же прекрасно, как жестяной флюгер, как собака дирижера Островского-Ничипоровича, облаявшая сегодня сороку, как чай на кухне, как сама жизнь.

«Волга» Бусовцева произвела во дворе дома № 21 литера А настоящий фурор. Нет, в дальнем углу, за детской площадкой, под криво накинутым брезентом одиноко ржавел четырехсотый «Москвич», выводимый хозяином на прогулку несколько раз в год, да отставной подполковник медслужбы из сороковой квартиры хранил в гараже «Победу». Но в общем-то машин во дворе не было.

«Волга» вкатилась во двор со стороны Заневского проспекта в пятницу вечером, 8-го июня. Эту дату Константин Константиныч почему-то запомнил. Детвора со всех лестниц мгновенно высыпала на асфальт и окружила автомобиль. Какой-то мальчуган лет семи бухнулся на колени и заглянул в хищно осклабившуюся акулью пасть радиатора. Оттуда веяло жаром, бензином и маслом.

Когда Константин Константиныч спустился во двор, Бусовцев, гордый, не скрывавший своего неожиданно появившегося превосходства, любовно протирал тряпкой лобовое стекло. На приборную панель падали лучи солнца, растворявшиеся в полированном металле.

– У кого угнал, признавайся? – произнес Константин Константиныч с той же интонацией, с какой Бусовцев полгода назад предлагал ему сознаться в ночной разгрузке вагонов.

– Ни у кого, – невозмутимо ответил тот, – директорская. Дал до понедельника повозиться, кулисы заедают и со второй на третью коробка лязгает, – улыбка на лице Бусовцева померкла. Триумф обладателя «Волги» в одно мгновение исчез. И, видимо, понимая это, он громче, чем следовало, воскликнул:

– Начальство меня ценит! Доверяет!

– Так ведь ты же не автослесарь, – удивился Константин Константиныч.

– А моя военспециальность на что? – с гордостью и, кажется, с обидой в голосе ответил Бусовцев. – Скажи, а Люда дома?

Теплицын кивнул, отвечая сразу на оба вопроса, и вспомнил слова жены об интересе Бусовцева к дочери Надежды Юрьевны.

– Люда! – закричал Бусовцев, закинув голову к окнам пятого этажа.

Он просунул руку в открытое окно водительской двери и с силой нажал на клаксон.

Константин Константинычу стало неинтересно следить за развитием событий, он не вполне дружелюбно попрощался с Бусовцевым и вернулся на лестницу.

Дома его ждали дела: светлые, гладко выструганные доски лежали посреди комнаты. Пол был застелен газетами и уже присыпан опилками. Пила, молоток, гвоздодер ждали своего хозяина, чтобы продолжить начатое: строительство полок в кладовке. Узкую нишу в одной из комнат было решено превратить в чулан, для чего туда нужно было встроить полки и отгородить дверью.

И вот, на протяжении нескольких недель, почти каждый вечер по два часа Константин Константиныч ожесточенно долбил стены. К счастью, в этом он был не один – многие в доме всё еще делали ремонт; и все же в десятом часу приходилось кончать: соседи начинали стучать по батарее.

К концу весны дырки были готовы, и он приступил к изготовлению полок. Ему нравилась эта работа, нравилось держать инструмент, нравилось, как заботливо – особенно заботливо – ему наливают куриный вермишелевый суп на ужин, и даже доски ему нравились, поскольку были какие нужно: сухие, шершавые, ровные. Когда в конце концов работа была завершена, и мать, и жена удивились: оказалось, что им и нечем заполнить все эти полки, настолько большим оказался стеллаж.

Дом в теплицынском дворе – юго-восточный из четырех домов на Заневской площади – рос всю зиму, и даже после зимнего солнцестояния солнце заходило в их большой комнате все раньше и раньше. Особенно Клавдию Ивановну раздражала острая металлическая крыша, из-за которой дом становился еще выше. И еще ее раздражало, что со стороны двора дом был совсем не таким нарядным, как с площади, и стена его была скучная, серая.

Константин Константинычу же – не то в силу молодости, не то в силу окрыленности, которую он испытывал каждое утро, просыпаясь в своей постели в своем доме, видя рядом с собой свою жену и