Владимир Нарбут - Стихотворения

ГОРШЕЧНИК

Горы горшков, закутанных в сено, медленно двигались, кажется, скучая своим заключением и темнотою; местами только какая-нибудь расписанная ярко миска или макитра хвастливо выказывалась из высоко взгроможденного на возу плетня и привлекала умиленные взгляды поклонников роскоши.

Как метет мотня дорогу за горшеней,прилипает полосатая рубаха!В перевяслах — воз. Горой, без украшений —над чумацкою папахою папаха.Гибкой, розовой, свистулечной соломойшапки завиты: шершавый и с поливой:тот — для каши; тот — с нутром, борщам знакомым;тот — в ледник: для влаги, белой и ленивой.С некоторою претензией на вазы(…если б круглый низ не выдавал обжоры…),к молодицам в гости едут долговязы:бузину, сирень ломают ухажеры…А кругом: усаткой (острой, вырезною)колосится поспевающее поле;рясным шорохом кузнечикам на зноепособляет гомонить о ясной доле…Вперевалку, еле двигая рогами,мордою тупой, зобатой выей,—мерно тащатся волы над колеями,и глаза их — лупы, синие, живые.Деревянное ярмо квадратной рамой,ерзая, затылок мшистый натирает…Господи! Как и пред Пасхой, тот же самыйколокольчик в небе песню повторяет!Вьется-плачет жаворонок невидимка(ты ль то, ангелок серебрянокрылатый?);он — и над полями, он — и над заимкой,он — и над колодцем у присевшей хаты…Скрипнул воз:                   — Горшки, горшки! — скороговоркойчеловек (с мотней до пят) кричит бабенке,торопящейся (подол подмят) с приборкой;в окнах недомыты стекол перепонки.А волы жуют широкими губами(тянут деловито мокрую резину),вдруг — как вкопанные:                                         человек (на память)молодице вырыл звонкого верзилу.

КЛУБНИКА

Как скоропреходящие лучи обманчивого счастья! Увы! Неужели гроб есть колыбель для человека?

Изволив откушать со сливками в плоском,губатом сосудике кофия рано,вдова к десяти опротивела моськами даже коту — серой муфте — с дивана.Что делать на хуторе летом — в июне?Отраву разложишь для мух да хлопушкойвелишь погонять их увесистой Дуне;завяжешь в платочек (калекам) полушку.— К обедне наведаться б надо: Купалоподходит, а с Троицы лба не крестила.Все — некогда.                           Маврушка-нетель пропала.И до смерти с грыжей возня опостыла.Сумбур в голове.                              От поганой касторкикишки и печенку на клочья порвало…А ягод-то, ягод!                           Присмотр нужен зоркийхозяйского глаза: добра-то немало…—Скорбит и болеет хозяйское сердце.Тем временем Дуня убрала посуду;язык соловьиный (за сколько сестерцийпомещицей куплен?) притихнул повсюду.И, шлепая пятками, девка в запаске,арбузную грудь напоказ обтянувшей,вильнула за будку.                               Потом — за коляски,в конюшню — к Егору, дозор обманувши.И ляжкам пряжистым — чудесно на свиткепаяться и вдруг размыкаться, теряя.А полдень горячий подобен улитке:ведь тени — под чадом — себя пожираютзанозисто-душно (от сладости — тошно!),закрапана рыхлая россыпью пшенной,клубника в пару раздышалась — и можноопиться воздусями, словно крюшоном.И хволые девки, натолкши желудкиутоптанной сытой квашнею, на блюда,по грядкам ползя да ползя, как ублюдки,сгребают бескостную смачную груду.Лишь изредка косятся на дом, которыйгодами и бревнами в жабу раздуло:хозяйка за легкою ситцевой шторойныряет, качая качалку простую.Живот, под капотом углом заостреннымв колени уткнувшийся, слишком неровен:где впадиной вылился пах, — под уклономсвихнулось одно из обглоданных бревен.Не выкорчуют его даже и годы!Владелицу с домом сугубо сцепили,и, может, беспомощные эти родыони разрешат, просмердевши, в могиле;и, может, плывучее рвотное масло,в плечистых флаконах коснея покамест,достанет и досердца щупальцем — назло,дабы не пропели купальский акафист.

АРХИЕРЕЙ

Натыкаясь на посох, высокий, точеный,с красноватой ребристою рыбьей головкой,строго шествует он под поемные звоны:пономарь тормошит вислоухие ловко.Городской голова, коренастый и лысый(у него со лба на нос стекают морщины),и попы, облаченные в жесткие ризы,—благочинный вертлявый (спираль из пружины)и соборный брюхатый (ужели беремен?)заседатель суда, запятая-подчасок,—все за ним! все за ним!                                      Бесшабашная теменьраспылила по улице курево красок…В кумаче да в китайке, забыв про сластены,про возки, причитанья, торговки нахрапомзатирают боками мужчин.                                             А с плетенойгалереи аптеки глядят эскулапы.Оседает булыжник от поступи дюжей,и слюдой осыпается колотый воздух.До костей пропотела лавина.                                                 Снаружибосоножки летят — в лишаях и коростах.А в хвосте на тяжелых горбатых колесах —будто Ноев ковчег — колымага с гербами:домовина вбирает владыку и посох,домовина пропахла сухими грибами.Уж гречихой забрызганы чалые кони,но развалина движется.                                       Угол — и церковь.У, гадюкой толпа закрутилась: ладониприкурнула колдобина, кисть исковеркав.И жужжанье и колокол — умерли оба,только тонкие губы разверзлись, и — словосиневатые выжали десна.                                              Как проба,в них застряла частица огрызка гнилого.И увяла рука.                        И вверху зазвонили:проглотила соборная пасть камилавку.Завизжала старуха в чепце: придавили.А на репчатой шее, как клещ, бородавка.

ШАХТЕР

Вин взявши торбу, тягу дав.

Залихватски жарит на гармошкепричухравший босяком шахтер…В горнем черепе — не мухи — мошки,дробные да белые.                                 На двор,из-за тополей, такой сторожкий,крадется рогатый крючкотвор.Брешут псы на хуторе у пана:осовелые овчарки — там.И паныч-студент, патлач румяный,шастает с Евдохой по кустам:«Слушай, все равно я не отстану…» —«Отцепитесь от меня, — не дам…» —«Экая, скажите, недотрога!.Барыня из Киева! Чека!..» —«Маменьке пожалюся, ей-богу.Будет вам, как летось…»                                           Башмакакорка тарабанится под ногу,и шатырит передок рука.«Ой, панычику, боюсь — пустите…»Завалились, и всему — каюк.Перепел колотит емко в жите;выгибает крючкотвор свой крюк,да не видно: «Шельмы! Подождите,—вынырнет в Филипповки байстрюк».А шахтер — неистовая одурьна него напала, как пчела —голодранец, прощелыга — лодырь,—закликает (ноченька светла!)любу-горлинку на огороды,где, как паутина, ткется мгла.Да не прилететь туда Евдохе,—смутной из крапивы удерет:сладостны и горьки будут вздохив тесненьком чулане — у ворот.За ночь спину истерзают блохи —теребил их на постели кот…И напрасно, ей-же-ей, напраснонадрывается у хат шахтер,дуя прелестью разнообразнойна затопленный чернилом двор,—прелестью, которой непролазныйнаучил его — степной простор.Знал бы, как потупит завтра очидевушка, заметив паныча,как ресницы — черный хвост сорочий —распахнутся разом сгоряча,окропив росою жаркой ночикожу век: так брызнут два ключа…знал бы, зарыдал бы сдуру…

ВОЛК