Борис Слуцкий - Покуда над стихами плачут...

Однофамилец

В рабочем городке Солнечногорске,в полсотне километров от Москвы,я подобрал песка сырого горстку —руками выбрал из густой травы.

А той травой могила поросла,а та могила называлась братской,их много на шоссе на Ленинградском,и на других шоссе их без числа.

Среди фамилий, врезанных в гранит,я отыскал свое простое имя.Все буквы — семь, что памятник хранит,предстали пред глазами пред моими.

Все — буквы — семь — сходилися у нас,и в метриках и в паспорте сходились,и если б я лежал в земле сейчас,все те же семь бы надо мной светились.

Но пули пели мимо — не попали,но бомбы облетели стороной,но без вести товарищи пропали,а я вернулся. Целый и живой.

Я в жизни ни о чем таком не думал,я перед всеми прав, не виноват.Но вот шоссе, и под плитой угрюмойлежит с моей фамилией солдат.

О погоде

Я помню парады природыи хмурые будни ее,закаты альпийской породы,зимы задунайской нытье.

Мне было отпущено вдоволь —от силы и невпроворот —дождя монотонности вдовьейи радуги пестрых ворот.

Но я ничего не запомнил,а то, что запомнил, — забыл,а что не забыл, то не понял:пейзажи солдат заслонил.

Шагали солдаты по свету —истертые ноги в крови.Вот это,   друзья мои, этовнимательной стоит любви.

Готов отказаться от паркови в лучших садах не бывать,лишь только б не жарко, не парко,не зябко солдатам шагать.

Солдатская наша породаздесь как на ладони видна:солдату нужна не природа,солдату погода нужна.

Баня

Вы не были в районной банев периферийном городке?Там шайки с профилем кабаньими плеск,   как летом на реке.

Там ордена сдают вахтерам,зато приносят в мыльный залрубцы и шрамы — те, которымя лично больше б доверял.

Там двое одноруких   спиныодин другому бодро трут.Там тело всякого мужчиныисчеркали   война     и труд.

Там по рисунку каждой травмычитаю каждый вторник ябез лести и обмана драмыили романы без вранья.

Там на груди своей широкойиз дальних плаваний   матрослиловые татуировкив наш сухопутный край   занес.

Там я, волнуясь и ликуя,читал,   забыв о кипятке:«Мы не оставим мать родную!» —у партизана на руке.

Там слышен визг и хохот женскийза деревянною стеной.Там чувство острого блаженствапереживается в парной.

Там рассуждают о футболе.Там с поднятою головойнесет портной свои мозоли,свои ожоги — горновой.

Но бедствий и сражений годысогнуть и сгорбить не смоглиширококостную породусынов моей большой земли.

Вы не были в раю районном,что меж кино и стадионом?В той бане   парились иль нет?Там два рубля любой билет.

Лошади

И. Эренбургу[10]

Лошади умеют плавать.Но — нехорошо. Недалеко.

«Глория» по-русски значит «Слава».Это вам запомнится легко.

Шел корабль, своим названьем гордый,океан старался превозмочь.

В трюме, добрыми мотая мордами,тыща лошадей топталась день и ночь.

Тыща лошадей! Подков четыре тыщи!Счастья все ж они не принесли.

Мина кораблю пробила днищедалеко-далёко от земли.

Люди сели в лодки, в шлюпки влезли.Лошади поплыли просто так.

Что же им было делать, бедным, еслинету мест на лодках и плотах?

Плыл по океану рыжий остров.В море в синем остров плыл гнедой.

И сперва казалось — плавать просто,океан казался им рекой.

Но не видно у реки той края.На исходе лошадиных сил

вдруг заржали кони, возражаятем, кто в океане их топил.

Кони шли на дно и ржали, ржали,все на дно покуда не пошли.

Вот и все. А все-таки мне жаль их —рыжих, не увидевших земли.

Бесплатная снежная баба

Я заслужил признательность Италии[11],ее народа и ее истории,ее литературы с языком.Я снегу дал. Бесплатно. Целый ком.

Вагон перевозил военнопленных,плененных на Дону и на Донце.Некормленых, непоеных военных,мечтающих о скоростном конце.

Гуманность по закону, по конвенциине применялась в этой интервенциини с той, ни даже с этой стороны.Она была не для большой войны.

Нет, применялась. Сволочь и подлец,начальник эшелона, гад ползучий,давал за пару золотых колецведро воды теплушке невезучей.

А я был в форме, я в погонах были сохранил, по-видимому, тот пыл,что образован чтением Толстогои Чехова, и вовсе не остыл.

А я был с фронта и заехал в тыли в качестве решения простогов теплушку — бабу снежную вкатил.

О, римлян взоры черные, тоскус признательностью пополам   мешавшиеи долго засыпать потом мешавшие!

А бабу — разобрали по куску.

М. В. Кульчицкий

Одни верны России   потому-то,другие же верны ей   оттого-то,а он — не думал, как и почему.Она — его поденная работа.Она — его хорошая минута.Она была отечеством ему.

Его кормили.   Но кормили — плохо.Его хвалили.   Но хвалили — тихо.Ему давали славу.   Но — едва.Но с первого мальчишеского вздохадо смертного   обдуманного крикапоэт искал   не славу, а слова.Слова, слова.   Он знал одну награду:в том, чтоб словами своего народавеликое и новое назвать.Есть кони для войны и для парада.В литературе тоже есть породы.Поэтому я думаю: не надоОб этой смерти слишком горевать.

Я не жалею, что его убили.Жалею, что его убили рано.Не в третьей мировой, а во второй.Рожденный пасть на скалы океана,он занесен континентальной пыльюи хмуро спит в своей глуши степной.

Просьбы

— Листок поминального текста!Страничку бы в тонком журнале!Он был из такого теста[12] —ведь вы его лично знали.Ведь вы его лично помните.Вы, кажется, были на «ты».

Писатели ходят по комнате,поглаживая животы.Они вспоминают: очи,блестящие из-под чуба,и пьянки в летние ночи,и ощущение чуда,когда атакою газовойперли на них стихи.А я объясняю, доказываю:заметку б о нем. Три строки.

Писатели вышли в писатели.А ты никуда не вышел,хотя в земле, в печати литы всех нас лучше и выше.А ты никуда не вышел.Ты просто пророс травою,и я, как собака, воюнад бедной твоей головою.

Мои товарищи

Сгорели в танках мои товарищи —до пепла, до золы, дотла.Трава, полмира покрывающая,из них, конечно, произросла.Мои товарищи на минахподорвались,   взлетели ввысь,и много звезд, далеких, мирных,из них,   моих друзей,     зажглись.Они сияют, словно праздники,показывают их в кино,и однокурсники и одноклассникистихами стали уже давно.

Немецкие потери