Спой мне, иволга… - Николай Алексеевич Заболоцкий

откоса,

День и ночь грохотал на плотине

Деревянный лоток водосброса.

Здесь, под сенью дряхлеющих ветел,

Из которых любая – калека,

Я однажды, гуляя, заметил

Незнакомого мне человека.

Он стоял и держал пред собою

Непочатого хлеба ковригу

И свободной от груза рукою

Перелистывал старую книгу.

Лоб его бороздила забота,

И здоровьем не выдалось тело,

Но упорная мысли работа

Глубиной его сердца владела.

Пробежав за страницей страницу,

Он вздымал удивленное око,

Наблюдая ручьев вереницу,

Устремленную в пену потока.

В этот миг перед ним открывалось

То, что было незримо доселе,

И душа его в мир поднималась,

Как дитя из своей колыбели.

А грачи так безумно кричали,

И так яростно ветлы шумели,

Что казалось, остаток печали

Отнимать у него не хотели.

1948

Полдень

Понемногу вступает в права

Ослепительно знойное лето.

Раскаленная солнцем трава

Испареньями влаги одета.

Пожелтевший от зноя лопух

Развернул розоватые латы

И стоит, задыхаясь от мух,

Под высокими окнами хаты.

Есть в расцвете природы моей

Кратковременный миг пресыщенья,

Час, когда перламутровый клей

Выделяют головки растенья.

Утомились орудья любви,

Страсть иссякла, но пламя былое

Дотлевает и бродит в крови,

Уж не тело, но ум беспокоя.

Но к полудню заснет и оно,

И в средине небесного свода

Лишь смертельного зноя пятно

Различит, замирая, природа.

1948

Гурзуф

В большом полукружии горных пород,

Где, темные ноги разув,

В лазурную чашу сияющих вод

Спускается сонный Гурзуф,

Где скалы, вступая в зеркальный затон,

Стоят по колено в воде,

Где море поет, подперев небосклон,

И зеркалом служит звезде, —

Лишь здесь я познал превосходство морей

Над нашею тесной землей,

Услышал медлительный ход кораблей

И отзвук равнины морской.

Есть таинство отзвуков. Может быть, нас

Затем и волнует оно,

Что каждое сердце предчувствует час,

Когда оно канет на дно.

О, что бы я только не отдал взамен

За то, чтобы даль донесла

И стон Персефоны, и пенье сирен,

И звон боевого весла!

1949

Светляки

Слова – как светляки с большими

                                                        фонарями.

Пока рассеян ты и не всмотрелся в мрак,

Ничтожно и темно их девственное пламя

И неприметен их одушевленный прах.

Но ты взгляни на них весною в южном

                                                                Сочи,

Где олеандры спят в торжественном цвету,

Где море светляков горит над бездной ночи

И волны в берег бьют, рыдая на лету.

Сливая целый мир в единственном дыханье,

Там из-под ног твоих земной уходит шар,

И уж не их огни твердят о мирозданье,

Но отдаленных гроз колеблется пожар.

Дыхание фанфар и бубнов незнакомых

Там медленно гудит и бродит в вышине.

Что жалкие слова? Подобье насекомых!

И все же эта тварь была послушна мне.

1949

На рейде

Был поздний вечер. На террасах

Горы, сползающей на дно,

Дремал поселок, опоясав

Лазурной бухточки пятно.

Туманным кругом акварели

Лежала в облаке луна,

И звезды еле-еле тлели,

И еле двигалась волна.

Под равномерный шум прибоя

Качались в бухте корабли.

И вдруг, утробным воем воя,

Все море вспыхнуло вдали.

И в ослепительном сплетенье

Огней, пронзивших небосвод,

Гигантский лебедь, белый гений,

На рейде встал электроход.

Он встал над бездной вертикальной

В тройном созвучии октав,

Обрывки бури музыкальной

Из окон щедро раскидав.

Он весь дрожал от этой бури,

Он с морем был в одном ключе,

Но тяготел к архитектуре,

Подняв антенну на плече.

Он в море был явленьем смысла,

Где электричество и звук,

Как равнозначащие числа,

Передо мной предстали вдруг.

1949

Башня греми

Ух, башня проклятая! Сто ступеней!

Соратник огню и железу,

По выступам ста треугольных камней

Под самое небо я лезу.

Винтом извивается башенный ход,

Отверстье, пробитое в камне.

Сорвись-ка! Никто и костей не найдет.

Вгрызается в сердце тоска мне.

А следом за мною, в холодном поту,

Как я, распростершие руки,

Какие-то люди ползут в высоту,

Таща самопалы и луки.

О черные стены бряцает кинжал,

На шлемах сияние брезжит.

Доносится снизу, заполнив провал,

Кольчуг несмолкаемый скрежет.

А там, в подземелье соборных руин,

Где царская скрыта гробница,

Леван-полководец, Леван-властелин

Из каменной ниши стучится:

«Вперед, кахетинцы, питомцы орлов!

Да здравствует родина наша!

Вовеки не сгинет отеческий кров

Под черной пятой кизилбаша!»

И мы на последнюю всходим ступень,

И солнце ударило в очи,

И в сердце ворвался стремительный день

Всей силой своих полномочий.

В парче винограда, в живом янтаре,

Где дуб переплелся с гранатом,

Кахетия пела, гордясь в октябре

Своим урожаем богатым.

Как пламя, в марани струилось вино,

Веселье лилось из давилен,

И был кизилбаш, позабытый давно,

Пред этой страною бессилен.

И реял над нею свободный орлан,

Вздувающий перья на шлеме,

И так же, как некогда витязь Леван,