Чёрный снег: война и дети - Коллектив авторов

ленинградцами от имени Ленинграда – в этом вся Ольга Берггольц. У Юрия Воронова его стихи – это дневник, обращённый в наши дни. У Олега Шерстинского блокадные стихи – вечно жгучая сердца блокадная совесть. У Олега Цакунова блокадные стихи – постоянный прорыв через текущие будни к рассвету своей жизни, который по времени пришелся на блокадный мрак. У Анатолия Молчанова блокада – это постоянная опора, критерий истины в дни и годы наших тягчайших времён с их изменчивостью и изменами, с их бездуховностью и надломами, бесправием и поисками правды. Недаром многие блокадные стихи Анатолия Молчанова при всей их поэтической самоценности – верный и весомый аргумент в нынешних битвах, в плакатах и тезисах, в статьях и речах, в выступлениях и людских беседах. Его идейная твёрдость, последовательность, уверенность в своей правоте, соединённые с задушевностью, искренностью, тонким лиризмом, – явление в нашей современной русской поэзии исключительное. Многие стихи наших дней, преисполненные справедливыми чувствами гнева, протеста, отстаивания правды, грешат порою, к сожалению, сухостью, поспешностью и риторикой. Анатолию Молчанову чаще всего удавалось избежать этих свойств даже в самых острых и злободневных стихах.

Если бы мне сейчас довелось составлять антологию современной русской поэзии, то по самым строгим критерием отбора я бы без сомнения включил в этот золотой фонд такие стихи Анатолия Молчанова, как стихотворения «Связной», «Из-за тучи месяц вышел…», «Первая зажигалка», «Мне снова приснилась блокада», совершенно блистательная песня «Блокадный снег» {именно как песню я её почувствовал с первых же строк, а ведь сколько песен о войне и почти нет песен о блокаде), «15 апреля 1942 года», неповторимое и звучащее как откровение «Не меряйте днями блокаду», «Баллада о кукле», «Угол Б. Московской и Разъезжей», «Когда я эту площадь прохожу…», «Память моя блокадная», «Блокадное кладбище в Северодвинске», «История родной земли…», «Я пишу не для печати…» и наконец – «Ольге Берггольц, Юрию Воронову». Строка из этого последнего из перечисленных и последнего в книге избранного «Мы из блокады» стихотворения и стала названием этого моего слова о поэте и его творчестве.

Анатолий Молчанов открыл нам свой отсчёт блокадного времени. И дело не в том, что он простым школьно-арифметическим действием умножения вывел число блокадных минут в судьбе Ленинграда, в судьбе блокадников, в судьбе тех, кто приняли их эстафету, – «МИЛЛИОН ТРИСТА ТЫСЯЧ БЕССМЕРТНЫХ МИНУТ», а в том, что он своим творчеством доказал нам, что наши сердца, как блокадные метрономы, продолжают отсчитывать эти минуты!

Анатолий Владимирович Молчанов (1932–2011)

«Когда я эту площадь прохожу…»

Когда я эту площадь прохожу,

то вспоминаю сорок третий, осень,

и каждым нервом, как тогда, дрожу,

а сердце сразу валидола просит.

Как будто я опять трамвая жду.

Вот он подходит, двери открывая…

С площадки кто-то спрыгнул на ходу,

и с тротуара я шагнул к трамваю…

Вдруг показалось: я лечу в огонь,

и всё кругом встаёт кошмарным дыбом,

и, падая, я вижу, как вагон

стал чёрным дымом,

страшным чёрным дымом!

Придя в себя, я лучше бы не видел,

что от трамвая и людей осталось.

Я на секунду к смерти опоздал,

но не в последний раз,

как оказалось.

Воздушная тревога

Сигнал тревоги слышен всем:

гудят гудки, сирены воют.

Сегодня сколько было? Семь?

Ну, что же, справимся с восьмою.

Одним – в убежище опять,

другим – на чердаки и крыши.

Зенитки начали стрелять,

прожекторами тьму колышет.

Всё ближе вспышек жуткий рой,

слышней гудение моторов,

и вот над самой головой

вдруг возникает бомбы вой —

в тебя, в твой старый дом, в котором…

Дом вздрогнул, охнул и осел,

провисла над провалом крыша…

Сигнал тревоги слышат все,

не всем дано «отбой» услышать.

Счастливое поколение

Мы – счастливое поколение:

есть что вспомнить и чем гордиться,

перед чем преклонить колени,

что хранить в серебре традиций.

Да, изведали мы сверх меры

тягот, бедствий, горя-печали,

но нигде не теряли веры,

человека в себе не теряли.

Но зато и свершений радость,

и Победы великой счастье

были нам такою наградой,

что никто отобрать не властен.

Вы, кто прошлое мажет дёгтем,

унижает нас сожалением.

Так, наверно, и не поймёте

счастья нашего поколения.

Наше время прошло мгновением,

чтоб в истории утвердиться.

Мы – счастливое поколение.

Есть что вспомнить и чем гордиться!

Блокадный снег

Первым снегом город нежно пеленается

и, довольный, улыбается во сне.

Каждый раз мне почему-то вспоминается

белый снег военных лет, блокадный снег.

Он летел из туч, зенитками распоротых,

а внизу планета корчилась в огне,

и росли дымов всклокоченные бороды

и коптили белый снег, блокадный снег.

Да, он был тогда и чёрным, и в подпалинах,

и от крови розовел, как человек,

был покрыт кирпичной пудрою в развалинах,

но во сне я вижу только белый снег.

Белый-белый, он лежал на серых лицах

и не таял, и не капал с мертвых век.

Если б мог живой водицею пролиться

на блокадников погибших белый снег!

Сквозь дыру в картоне, вместо стёкол вставленном,

он летел в кровать холодную ко мне,

и меня, ещё живого, белым саваном

покрывал и согревал блокадный снег.

Помню Ладогу бескрайнюю, застывшую,

настороженной трёхтонки нервный бег

и надежду выжить, вновь в душе ожившую,

а вокруг – слепящий белый, белый снег…

Те снега давно сошли, и нет в музеях их.

Зреют новые снежинки в вышине.

Но не тает почему-то в волосах моих

белый снег, военный снег, блокадный снег.

15 апреля 1942 года

Пятнадцатого апреля

в блокаде пошёл трамвай.

Звонков разлетелись трели:

«Бодрись, Ленинград, оживай!»

Всю зиму мы этого ждали,

валясь от голода с ног,

бредя