Наум Коржавин - На скосе века

* * *

Стопка книг… Свет от лампы… Чисто…Вот сегодняшний мой уют.Я могу от осеннего свистаНенадолго укрыться тут.Только свист напирает в окна.Я сижу. Я чего-то жду…Всё равно я не раз промокнуИ застыну на холоду.В этом свисте не ветер странствийИ не поиски тёплых стран,В нём холодная жуть пространства,Где со всех сторон — океан.И впервые боюсь я свиста,И впервые я сжался тут.Стопка книг… Свет от лампы… Чисто…Притаившийся мой уют.

В трудную минуту

Хотеть. Спешить. Мечтать о том ночами!И лишь ползти… И не видать ни зги…Я, как песком, засыпан мелочами…Но я ещё прорвусь сквозь те пески!Раздвину их… Вдохну холодный воздух…И станет мне совсем легко идти —И замечать по неизменным звёздам,Что я не сбился и в песках с пути.

* * *

Всё это чушь: в себе сомненье,Безволье жить, — всё ссылка, бред…Он пеленой оцепененьяМне заслонил и жизнь, и свет.Но пелена прорвётся с треском.Иль тихо стает, как слеза.В своей естественности резкойУдарит свет в мои глаза.И вновь прорвутся на свободуИ верность собственной звезде,И чувство света и природыВ её бесстрашной полноте.

* * *

Поэзия не страсть, а власть.И потерявший чувство властиБесплодно мучается страстью,Не претворяя эту страсть.Меня стремятся в землю вжать.Я изнемог. Гнетёт усталость.Власть волновать, казнить, прощать —Неужто ты со мной рассталась?

Лёгкость

За книгой Пушкина

Всё это так:      неправда,           зло,            забвенье…Конец его друзей (его конец).И столько есть безрадостных сердец,А мы живём всего одно мгновенье.

Он каждый раз об это разбивался:Взрывался… бунтовал… И — понимал.И был он лёгким.        Будто лишь касался,Как будто всё не открывал, —              а знал.

А что он знал?       Что снег блестит в оконце.Что вьюга воет. Дева сладко спит.Что в пасмурные дни есть тоже солнце —Оно за тучей      греет и горит.Что есть тоска,       но есть простор для страсти,Стихи    и уцелевшие друзья,Что не теперь, так после будет счастье,Хоть нам с тобой надеяться нельзя.Да! Жизнь — мгновенье,           и она же — вечность.Она уйдёт в века, а ты — умрёшь,И надо сразу жить —          и в бесконечном,И просто в том,       в чём ты сейчас живёшь.

Он пил вино и видел свет далёкий.В глазах туман, а даль ясна… ясна…Легко-легко… Та пушкинская лёгкость,В которой тяжесть          преодолена.

* * *

Не верь, что ты поэта ширеИ более, чем он, в строю.Хоть ты решаешь судьбы мира,А он всего только свою.

Тебе б — в огонь. Ему — уснуть бы,Чтоб разойтись на миг с огнём.Затем, что слишком эти судьбыКаким-то чёртом сбиты в нём.

И то, что для тебя как небо,Что над тобой, — то у негоКасается воды и хлебаИ есть простое естество.

* * *

Хотя б прислал письмо ошибкойИз дальней дали кто-нибудь.Хотя бы женщина улыбкойМеня сумела обмануть, —Чтоб снова в смуглом, стройном телеЯ видел солнца свет и власть,Чтоб в мысль высокую оделасьМоя безвыходная страсть.

Генерал

Малый рост, усы большие,Волос белый и нечастый,Генерал любил Россию,Как предписано начальством.

А ещё любил дорогу:Тройки пляс в глуши просторов.А ещё любил немногоСоль солдатских разговоров.

Шутки тех, кто ляжет утромЗдесь в Крыму иль на Кавказе.Устоявшуюся мудростьВ незатейливом рассказе.

Он ведь вырос с ними вместе.Вместе бегал по баштанам…Дворянин мелкопоместный,Сын   в отставке капитана.

У отца протекций много,Только рано умер — жалко.Генерал пробил дорогуТолько саблей да смекалкой.

Не терпел он светской лени,Притеснял он интендантов,Но по части общих мненийНе имел совсем талантов.

И не знал он всяких всячинО бесправье и о праве.Был он тем, кем был назначен, —Был столпом самодержавья.

Жил, как предки жили прежде,И гордился тем по праву.Бил мадьяр при Будапеште,Бил поляков под Варшавой.

И с французами рубилсяВ севастопольском угаре…Знать, по праву он гордилсяВерной службой государю.

Шёл дождями и ветрами,Был везде, где было нужно…Шёл он годы… И с годамиПостарел на царской службе.

А когда эмира с ханомВоевать пошла Россия,Был он просто стариканом,Малый рост, усы большие.

Но однажды — бывшим в силеСтарым другом был он встречен.Вместе некогда дружили,Пили водку перед сечей…

Вместе все.      Но только скороКнязь отозван был в Россию,И пошёл, по слухам, в гору,В люди вышел он большие.

И подумал князь, что нужноСтарику пожить в покое,И решил по старой дружбеВсе дела его устроить.

Генерала пригласилиВ Петербург от марша армий.Генералу предложилиСлужбу в корпусе жандармов.

— Хватит вас трепали войны,Будет с вас судьбы солдатской,Всё же здесь куда спокойней,Чем под солнцем азиатским.

И ответил строгий старец,Не выказывая радость:— Мне доверье государя —Величайшая награда.

А служить — пусть служба длитсяСтарой должностью моею…Я могу ещё рубиться,Ну а это — не умею.

И пошёл паркетом чистымВ азиатские Сахары…И прослыл бы нигилистом,Да уж слишком был он старый.

* * *

Нелепые ваши затеиИ громкие ваши слова…Нужны мне такие идеи,Которыми всходит трава.Которые воздух колышут,Которые зелень дают.Которым всё хочется выше,Но знают и меру свою.Они притаились зимою,Чтоб к ним не добрался мороз.Чтоб, только запахнет весною,Их стебель сквозь почву пророс.Чтоб снова наутро беспечно,Вступив по наследству в права,На солнце,     как юная вечность,Опять зеленела трава.Так нежно и так настояще,Что — пусть хоть бушует беда —Ты б видел, что всё — преходяще,А зелень и жизнь — никогда.

* * *

Небо за плёнкой серой.В травах воды без меры:Идёшь травяной дорожкой,А сапоги мокры…Всё это значит осень.Жить бы хотелось очень.Жить бы, вздохнуть немножко,Издать петушиный крик.

Дует в лицо мне ветер.Грудью бы горе встретитьИли его уничтожить.Или же — под откос.Ветер остался ветром,Он затерялся в ветлах,Он только холод умножил,Тревогу-тщету принёс.

Но всё проходит на свете,И я буду вольным, как ветер,И больше не буду прикованК скучной точке одной.Тогда мне, наверно, осеньОпять понравится очень:«Муза далёких странствий»,Листьев полёт шальной.

Возвращение