Дмитрий Быков - Последнее время

1995 год

Ключи

В этой связке ключей половинаМне уже не нужна.Это ключ от квартиры жены, а моя половинаМне уже не жена.

Это ключ от моей комнатенки в закрытом изданье,Потонувшем под бременем неплатежей.Это ключ от дверей мастерской, что ютилась в разрушенном зданьеИ служила прибежищем многих мужей.

О, как ты улыбался, на сутки друзей запускаяВ провонявшую краской ее полутьму!Мне теперь ни к чему мастерская,А тебе, эмигранту, совсем ни к чему.

Провисанье связующих нитей, сужение круга.Проржавевший замок не под силу ключу.Дальше следует ключ от квартиры предавшего друга:И пора бы вернуть, да звонить не хочу.

Эта связка пять лет тяжелела, карман прорываяИ призывно звеня,А сегодня лежит на столе, даровым-даровая,Словно знак убывания в мире меня.

В этой связке теперь — оправданье бесцветью, безверью,Оскуденью души, — но ее ли вина,Что по капле себя оставляла за каждою дверьюИ поэтому больше себе не равна?

Помнишь лестниц пролеты, глазков дружелюбных зеницыНа втором, на шестом, на седьмом этаже?О, ключей бы хватило — все двери открыть, все границы,Да не нужно уже.

Нас ровняют с асфальтом, с травой, забивают, как сваю,В опустевшую летом, чужую Москву,Где чем больше дверей открываю, тем больше я знаю,И чем больше я знаю, тем меньше живу.

Я остался при праве своем безусловном —Наклоняться, шепча,Над строфою с рисунком неровным,Как бородка ключа.

Остается квартира,Где прозрачный настой одиноких ночейДа ненужная связка, как образ познания мира,Где все меньше дверей и все больше ключей.

1995 год

Конец фильма

Финал любовной кинодрамы:Герой в вагоне, у окна,Его лицо в квадрате рамыПлывет, помятое со сна,Сквозь отраженье панорамы,Которая ему видна.

Разбег случился накануне.Тянули оба, изводясь,Природа распускала нюни,Но наконец подобралась,И выпал снег — пытаясь втунеПрипрятать смерзшуюся грязь.

И в мире ясном, безысходном,Где больше нечего решать,Пора учиться быть свободным,И не служить, и не мешать,И этим воздухом холодным,Прозрачным, заново дышать.

Потом — отчаянье. А ныне —Блаженный холод пустоты.На бледной утренней равнинеТорчат безлистые кусты,И выражают не уныньеЕго небритые черты,

Но примирение. «Ну ладно».А из динамика в стенеНесется «Горная лаванда» —Мотивчик, радостный вполне,Или подобная баландаНа память о тебе и мне.

Так, по свершении разбега,Он курит и глядит в окно,В сиянье утреннего снега,—А так как дело решено,То там и альфа, и омега,Конец с началом заодно.

И не обиды, не проклятья,Не ревность, не вчерашний стыд,—Но снежный свет жизнеприятьяГлаза герою холодит,Пока за всеми без изъятьяБезмолвно камера следит.

1991 год

«Так давно, так загодя начал с тобой прощаться…»

Так давно, так загодя начал с тобой прощаться,Что теперь мне почти уже и не страшно,Представлял, что сначала забуду это, потом вот это,Понимал, что когда-нибудь все забуду,И останется шрамик, нательный крестик, ноющий нолик,Но уж с ним я как-то справлюсь, расправлюсь.Избегали сказок, личных словечек, ласковых прозвищ,Чтоб не расслабляться перед финалом.С первых дней, не сговариваясь, готовились расставаться,Понимая, что надо действовать в жанре:Есть любовь, от которой бывают дети,Есть любовь, заточенная на разлуку.Все равно что в первый же день, приехав на море,Собирать чемоданы, бросать монетки,Печально фотографироваться на фоне,Повторять на закате: прощай, свободная ты стихия,Больше я тебя не увижу.

А когда и увижу, уже ты будешь совсем другая,На меня посмотришь, как бы не помня,Потому что уже поплакали, попрощались,И чего я тут делаю, непонятно.Постоял на пляже, сказал цитатку, швырнул монетку,Даже вместе снялись за пятнадцать гривен,Для того ты и есть: сказать — прощай, стихия, довольно.А зачем еще? Не купаться же, в самом деле.

Жить со мной нельзя, я гожусь на то, чтоб со мной прощаться,Жить с тобой нельзя, ты еще честнее,Ты от каждой подмены, чужого слова, неверной нотыДушу отдергиваешь, как руку.Жить с тобой нельзя: умирать хорошо, остальное трудно,Я же сам сказал, твой жанр — расставанье.Жить вообще нельзя, но никто покуда не понял,А если и понял, молчит, не скажет,А если и скажет — живет, боится.

И не надо врать, я любил страну проживанья,Но особенно — из окна вагона,Провожая взглядом ее пейзажи и полустанки,Улыбаясь им, пролетая мимо.Потому и поезд так славно вписан в пейзаж российский,Что он едет вдоль, останавливается редко,Остановок хватает ровно, чтобы проститься:Задержись на миг — и уже противно,Словно ты тут прожил не три минуты, а два столетья,Насмотревшись разора, смуты, кровопролитья,Двадцать улиц снесли, пятнадцать переименовали,Ничего при этом не изменилось.

Ты совсем другое. Прости мне, что я про это.Ты не скука, не смута и не стихия.Просто каждый мой час с тобою — такая правда,Что день или месяц — уже неправда.Потому я, знаешь ли, и колеблюсь,Допуская что-нибудь там за гробом:Это все такая большая лажа,Что с нее бы сталось быть бесконечной.

2005 год

«Нас разводит с тобой…»

Нас разводит с тобой. Не мы лиПредсказали этот облом?Пересекшиеся прямыеРазбегаются под углом.

А когда сходились светила,Начиная нашу игру,—Помнишь, помнишь, как нас сводилоКаждый день на любом углу?

Было шагу не сделать, чтобыНе столкнуться с тобой в толпе —Возле булочной, возле школы,Возле прачечной и т. п.

Мир не ведал таких идиллий!Словно с чьей-то легкой рукиПо Москве стадами бродилиНаши бледные двойники.

Вся теория вероятийЕжедневно по десять разПасовала тем виноватей,Чем упорней сводили нас.

Узнаю знакомую руку,Что воспитанникам своимВдруг подбрасывает разлуку:Им слабо разойтись самим.

Расстоянье неумолимоВозрастает день ото дня.Я звоню тебе то из Крыма,То из Питера, то из Дна,

Ветер валит столбы-опоры,Телефонная рвется связь,Дорожают переговоры,Частью замысла становясь.

Вот теперь я звоню из Штатов.На столе счетов вороха.Кто-то нас пожалел, упрятавДруг от друга и от греха.

Между нами в полночной стыни,Лунным холодом осиян,Всею зябью своей пустыниУсмехается океан.

Я выкладываю монеты,И подсчитываю расход,И не знаю, с какой планетыПозвоню тебе через год.

Я сижу и гляжу на СпрингфилдНа двенадцатом этаже.Я хотел бы отсюда спрыгнуть,Но в известной мере уже.

1994 год

«Когда бороться с собой устал покинутый Гумилев…»

Когда бороться с собой устал покинутый Гумилев,Поехал в Африку он и стал охотиться там на львов.За гордость женщины, чей каблук топтал берега Невы,За холод встреч и позор разлук расплачиваются львы.

Воображаю: саванна, зной, песок скрипит на зубах…Поэт, оставленный женой, прицеливается. Бабах.Резкий толчок, мгновенная боль… Пули не пожалев,Он ищет крайнего. Эту роль играет случайный лев.

Любовь не девается никуда, а только меняет знак,Делаясь суммой гнева, стыда и мысли, что ты слизняк.Любовь, которой не повезло, ставит мир на попа,Развоплощаясь в слепое зло (так как любовь слепа).

Я полагаю, что, нас любя, как пасечник любит пчел,Бог недостаточной для себя нашу взаимность счел,—Отсюда войны, битье под дых, склока, резня и дым:Беда лишь в том, что любит одних, а палит по другим.

А мне что делать, любовь моя? Ты была такова,Но вблизи моего жилья нет и чучела льва.А поскольку забыть свой стыд я еще не готов,Я, Господь меня да простит, буду стрелять котов.

Любовь моя, пожалей котов! Виновны ли в том коты,Что мне, последнему из шутов, необходима ты?И, чтобы миру не нанести слишком большой урон,Я, Создатель меня прости, буду стрелять ворон.

Любовь моя, пожалей ворон! Ведь эта птица умна,А что я оплеван со всех сторон, так это не их вина.Но, так как злоба моя сильна и я, как назло, здоров,—Я, да простит мне моя страна, буду стрелять воров.

Любовь моя, пожалей воров! Им часто нечего есть,И ночь темна, и закон суров, и крыши поката жесть…Сжалься над миром, с которым я буду квитаться заЛипкую муть твоего вранья и за твои глаза!

Любовь моя, пожалей котов, сидящих у батарей,Любовь моя, пожалей скотов, воров, детей и зверей,Меня, рыдающего в тоске над их и нашей судьбой,И мир, висящий на волоске, связующем нас с тобой.

1995 год