Том 1. Стихотворения. Поэмы - Константин Михайлович Симонов

уйдет?!

Не угроза, не с моста вниз головой!

Если хочет добром, пусть уходит живой,

Пусть уходит! Нет просьб других! Уходи!

Пусть уходит! Нет крика другого в груди.

Пусть уходит домой! Пусть уходит домой!

Через мой мост. Да, через мой!

Хотя ты его жадно считал своим,

Это я, африканец, зарыт под ним,

Это я тонул здесь. Я лес валил!

Это я его кровью своей полил!

Я твой бич и дубину тебе не прощу,

Но, не выстрелив в спину, через мост пропущу.

Пропущу тебя на условье одном –

Что ты мост перейдешь и забудешь о нем

До тех пор, пока смогут земля и вода

Твою тень со штыком забыть навсегда!

Нет в балладе конца. Мы под нею черту

Подведем на последнем самом мосту…

Гвоздика

Гвоздику я бы не пустил в балладу,

Да спутник так болтлив, что нету сладу!

В Александрию едем с ним на поезде.

И нет конца его сладчайшей повести

Про Фергали, про Фергали великого,

Про лацкан пиджака его с гвоздикою,

Известной каждому на побережии,

Зимой и летом неизменно свежею,

Просунутою незаметно кончиком

В петличку с тонким водяным флакончиком.

Мой спутник хочет, чтоб на всю планету

Я раструбил бы про гвоздику эту.

В нем нет еще и тени подозрения,

Что не сойдутся наши точки зрения.

Уже мы слезли с поезда, в отеле мы,

Свет погасили и легли в постели мы,

Но все струится с языка незримого

Рассказ про Фергали неповторимого:

– Он хлопок здесь скупает в эти месяцы.

Вам завтра утром предстоит с ним встретиться –

С его улыбкою, с его гвоздикою… –

Всю ночь мой спутник маятником тикает,

Гудит не уставая, словно радио,

А я его своим молчаньем радую,

Лежу, не сплю, ловлю сквозь гулы голоса,

Как волны бьют в береговую полосу

И как, шурша песком, сама пустыня

Перебегает улицы пустые.

Нет, не про Фергали с его гвоздикою –

Я про пустыню думаю про дикую,

Безводную, бесснежную, безмерную,

Не меренную рейкой землемерною,

С шатрами бедуинов гордо-рваными,

С их нищетой, прикрытою Коранами,

С мечтой о Ниле под кошмою каждою,

С неутоленным голодом и жаждою,

С песком, в зубах хрустящим как безумие,

С верблюдами, иссохшими как мумии,

С детьми худыми, как само отчаянье,

С глазами их, которых нет печальнее!

Я вижу в кровь исхлестанную спину

Батрачки, убежавшей с поля к сыну,

Я вижу хлопок на краю пустыни

И кровь на нем! И сердце мое стынет

От бешенства холодного и страшного,

От этого наследья дня вчерашнего.

Лежу. Молчу. А спутник все неистовей

Мне соловьем про Фергали насвистывает:

– Хотя и стар, но выглядит так молодо,

Когда плывет по рынку с белым золотом,

Как весел он, как вежлив, вот увидите!

Всегда с гвоздикой свежей, вот увидите!

И тут, себя сдержать уже не пробуя:

– Давайте спать! – я говорю со злобою.

Но сам всю ночь египетскую, лунную

Все не могу заснуть, с башкой чугунною.

Огни и звезды портового города…

А сердце, как ножом, тоской распорото!

Глаз не сомкнув, с утра иду на вылазку:

За домом дом, за вывескою вывеску –

Смотрю лавчонки, лавки, магазинищи…

Голодных ребра и жратвы корзинищи –

Открытое без всякого смущения

Богатства с нищетой кровосмешение.

А вот и порт, толпой судов заставленный,

И рынок здешний, до небес прославленный,

С его египетского хлопка кипами,

Со звоном денег, с криками и всхлипами,

С его торговцев языками бешеными,

Как колокол над городом подвешенными.

И среди этого столпотворения –

Вдруг мне навстречу, как стихотворение,

Сам Фергали с гвоздикой неизбежною,

Розовощекий, с сединою снежною.

Мы рынком сведены, людьми представлены,

Друг перед другом он и я поставлены.

Да, это верно, выглядит он молодо,

Нет на лице следов забот и голода.

Он горд, людей он криком не преследует,

Как тот бедняк, что продает последнее.

Всего одно движенье пальцем подано –

И горе тысяч куплено и продано…

Да, это верно, он нежнее нежного

Мне хвалит море хлопка белоснежного,

Но не хотел и на день бы остаться я

В его руках на белых тех плантациях,

Где крик батрачки, в кровь бичом обласканной,

Торчит гвоздикой красною из лацкана,

Где молоком грудным, как бык, он выпоен,

Из тысячи голодных сытым выкроен,

С улыбкой розовой, с походкой важною,

С гвоздикою, от слез ребенка влажною.

Наш разговор с ним тонкой ниткой тянется;

Сейчас рвану – и два конца останется!

Обоих нас я этим лишь обрадую,

Но как же быть тогда с моей балладою?

Чем гладкою концовкой быть испорченной,

Пусть лучше остается незаконченной,