Данута Сидерос - Шутки кончились. Стихотворения

XIV

Их обоих приводят в полутёмный колонный зал,Вдалеке виднеется выход: ветерок, шум дороги, звёзды...Он видит её и думает: «Кажется, я опоздал».Думает: «Всё пропало, надо бежать», — но бежать поздно.Тут вступает свирель, и в багровом сиянии появляюсь я.Я сама значительность — я неделю репетировал перед зеркалом.Предлагаю сделать как было, всё вернуть на круги своя.Понимания в нём не больше, чем если бы он оглох,Он глядит на меня так, как будто бы я свинья,Нет, всё хуже — как будто я мелкий клоп.Он ей шепчет: «Не отставай», —          и уходит к выходу вдоль колонн.

Дальше работник Аида в униформе, гремящий ключами,Источающий запах земли и гнилого лука,Объяснит условия освобождения: чтобы молчали,Чтобы вообще не издавали ни звука.Не подавать сигналов, ничего в таком роде,Не пытаться услышать вздоха, поймать взгляда.И заплатите залог: пафос, конечно, в моде,Но и обедать тоже на что-то надо.

XV

шаг в шаг в тишинетакт в тактв висках и рукахтик-тикни голоса ни тенейкактакконтактане чуяидти?капкапает с потолкасводвсё нижеи у жеужии жабынанади подстрах тяжекнеудержимсомненийосывокругестьктопозадименя?до дома дойдёмк утрук утрукоторого дня?

XVI

Хэппи энд неизбежен, никуда от него не деться,Что за ним — знать совсем не следует, уж поверьте.Можно строить догадки, взглянув на список инъекций,Помогающих нашим клиентам привыкнуть к смерти,Можно с видом эксперта вспомнить про тягость быта,Убивающего любой золотой эпитет.Он пришёл за ней — это скучно, старо, избито.И прекрасно.Я так думаю.Извините.

Музыканты играют в нарды на барабане,Прячут флягу и письма на родину в горле тубы.

Вероятно, со стороны я сейчас забавен.Отпускает.Стрёкот строчек пошёл на убыль.

Вероятно, теперь я всё же буду уволенИли сослан подальше — к заявкам, звонкам и актам.Здесь не очень любят всплески свободы воли,И, увы, на любого создателя есть редактор.

Кстати, вот и он. Я сейчас узнаю немалоПро «талантливый, но лентяй», про «смешной сюжетик»,Про «кому сейчас нужны такие финалы?»,Про «какого чёрта ты отпустил и этих?!»,Про «работать надо, а то вон какой ты тощий»,И про «вас, идиотов, много, а я один»...Что ему ответить? Я иду в темноте наощупь,Я четвёртый год иду в темноте наощупь,Без возможности обернуться иду наощупь.И не знаю, есть ли кто позади.

БИБЛИОТЕКА МЁНИНА

РУССКАЯ НАРОДНАЯ

Ванька с размаху в стену втыкает нож: «Как потемнеет лезвие — кличь подмогу». Тащит к двери рюкзак, на больную ногу тяжко ступая. Молча глядит в окно. Там, за окном, сгущаются облака, тает кармин заката, поют сирены.

Марья сидит, к груди подтянув колени, часто моргает, пялится на плакат со знаменитой четвёркой из Ливерпуля, думает про себя: «Кто ж тебе поможет: глуп, неудачлив, хром, и такая рожа, будто в младенчестве в уксус тебя макнули».

Ванька шнурует ботинки, берёт тесак, думает про себя: «Не реви, ну что ты, ну некрасив, ну глуп. Тоже мне, забота. Ты у меня — за ум, ты — моя краса». Сам затворяет дверь, входит в тёмный лифт, едет, от вони рукой прикрывая нос. Марья себе позволяет немного слёз — ровно три капли — и сдавленный жалкий всхлип.

Где-то за МКАДом — бархатные поля. Ветер свистит, злые вести несёт с востока. Роща за окнами шепчет: «Суха осока, нежен шиповник, глух камень, сыра земля».

Марья сидит на месте. Два дня. Две ночи. Что-то поёт под нос себе, как умеет. Вечером третьего дня нож в стене чернеет и начинает плакать и кровоточить. Марья хватает гладкую рукоять, тащит его из стенки, выходит в город. Думает про себя: «Я иду, я скоро, ты постарайся как-нибудь устоять...»

ЛЕТОПИСЕЦ

Мистер Инк не любит свой глупый пост: нет ни премий, ни выходных, невозможно проспать и уйти в запой, бесполезно ворчать и ныть. Он сидит, угрюмый, как Эдгар По, как подкидыш седой луны. Мы несёмся мимо — нелепый полк, валуны. Мистер Инк всё чует: сирень, и тлен, запах моря и запах пихт. Слышит всё, что случается на земле, каждый голос, и взрыв, и писк. Мистер Инк высок и широкоплеч, мистер Инк никогда не спит. Мистер Инк говорит себе много лет: «Потерпи». Мистер Инк заносит в большой альбом речь любую, любую весть, мистер Инк фиксирует чью-то боль, и усталость, и смех, и спесь. Всё, что он не заметит, летит за борт, иссыхает, теряет вес. Он, быть может, запишет и нас с тобой, как мы есть.

Миссис Инк никогда не выходит в свет; молчалива, суха, бледна. Миссис Инк красит небо в фамильный цвет, стоя вечером у окна, варит мужу чаёк на разрыв-траве, режет к ужину ананас и уходит, прикрыв за собою дверь, спать одна.

В тех краях, доложу вам, царит зима: стужа, ветер и вечный лёд. Сменщик мистера Инка сошёл с ума, а другого никто не шлёт.

КИБЕРПАНК

Зацветают в подворотнях стеклянные розы, подрастают черенки бейсбольных бит, выезжает на работу уголовный розыск. Кто-то нынче будет убит. У меня бутылка виски и в наушниках Шуберт. Вероятно, я мутант, замаскированный крот: мне ни буквы не услышать без вагонного шума — буквы водятся только в метро. Там по каменным ходам, по электрическим жилам машинист восьмистопную гоняет строку... Но с тех пор, как прошлым летом метро затопило, мне так глухо здесь, наверху. Мир чудовищно светел, омерзительно розов, мостовая днём горяча. Я стараюсь не шуметь и маскируюсь под прозу, приблизительно как сейчас. Временами на закате, чтобы как-то согреться, чтоб проклюнувшийся текст слегка окреп и подрос, я стучу по батарее — выбиваю ритм сердца, имитирую лязг колёс.

ФЭНТЕЗИ

Мы встаём до света, накидываем плащи из искристой драконьей кожи, берём мешки и идём на запад, пока раскалённый щит поднимается над землёй, и ледок трещит под ногами, и тонко пищит москит. Мы ползём среди гор вдоль маленьких бурных рек, ядовитый дым из расщелин нам ест глаза, с каждым днём холодает, браге нас не согреть.

Мы идём добывать дракона. Возможно, треть или даже две трети из наc не придут назад.

По семи из нас плачут виселица и кол, трое — мрази рангом поменьше, их ждут в тюрьме, у двоих — разбиты сердца: всем идти легко. Только мне так страшно, что целый день в горле ком. Я тринадцатый — проводник, знаток этих мест.

Мы не знаем толком, каков из себя дракон. Я слыхал, он как только хочет меняет вид: может стать человеком, птицей, кустом, рекой, он и сам иногда забывает, кто он такой, и годами живёт в тумане, как будто спит.

Мы находим с утра на стоянке его следы, часовые не помнят ночи, но все дрожат, мы идём под флагом победы в узде беды. Вдалеке то и дело виден багровый дым, придорожные камни трещат, отпуская жар.

Я вожусь с костром, я могу развести костёр из любой древесины и под любым дождём. Мне сегодня снилось: огонь из меня растёт; я подскакивал с криком, пил воду и щёки тёр.

И полёт был высок, и коготь мой был остёр, и сухая шкура шипела: «Чего ты ждёшь?»

АНТИГЕРОЙ

Супергерои целыми днями трудятся,С кадра на кадр прыгают, как форель.Их узнаёт каждый первый, приветит всяк:Премии, слава, автографы детворе.

Меньше стволом размахивай, ты, в очках!Ты на прицеле. Приход Спайдермена тих!Руки устали висеть на карнизе, деточка?Не беспокойся, Бэтмен уже летит!

Так вот до ночи летают, латают и тушат мир.Вечером сядут пить. О! Как пьёт герой!Облако текста над их геройскими тушамиБудет наполнено руганью и хандрой.

Радуйтесь, радуйтесь, что они все — не я.Каждый пролезет всюду, спасёт всех.Каждый, кроме меня. В деле спасенияЯ бесполезен. Я — Человек-сейф.

Я не способен прыгать по небоскрёбам иПадающих девиц на лету хватать.Я лишь храню секреты. Стальными скобамиСхвачены связки, лёгкие и гортань.

Мне доверяются все. Кавалеры с дамами,Домохозяйки, убийцы и короли.Так получилось. Я ведаю стенограммамиВсех мировых правительств, домов и лиг.

Я для такого создан, здесь нету ничьей вины....Ночью, под кипой признаний, бумаг и лентЖжёт и пульсирует крохотный, незначительный,Очень тяжёлый собственный мой секрет.

«Не будет истории пафосней и чудесней...»