Виктор Гюго - Том 12. Стихотворения

Джерси, 7 — 13 января 1853

Книга третья

«СЕМЬЯ УКРЕПЛЕНА»

I

АПОФЕОЗ

Размыслим!.. Для ума мы пользу обретаем

В подобных зрелищах… Он был лишь попугаем,

Кто имя славное себе насестом взял.

Он, обнищалый принц, свой старый фрак трепал:

Ведь Реставрация отобрала прибытки.

Коль ни сантима нет, займет пять франков прыткий.

А дальше — путь простой: мазурик франкам вслед

Умеет банковый себе добыть билет,

Где штамп Гара. Восторг!.. Ему кредитку дали —

Он вспрыгнет на мильон лихим сальто-мортале.

А миллион проест — в мильярд вонзит клыки:

Начав с гроша, дойти до слитков — пустяки!

А там — пиры, дворцы и всё для пышной жизни;

И в руки власть берет, и грудь грызет отчизне,

И в государственных мужах гуляет вор…

И что ж? Украл он? — Фи!.. Он создал заговор!

Устроил он резню, прекрасное злодейство,

К присяге приведя все высшее судейство.

Рыча, захлопнулась пучина. Под землей

Вмиг Революция исчезла, за собой

Оставя серный дух. Ромье на люк железный

Свой направляет перст, пища: «Страшитесь бездны!»

Тут — «виват, Маскариль!»; тут — барабанный гром!

Рабочие, давно запуганы бичом,

В предместьях заперты, как негры по лачугам.

«Указы» на Париж слетают друг за другом,

Как снег; на Сене — лед, как будто на Неве.

Хозяин упоен; забот ему — лишь две:

Префектов усладить, внушить надежды мэрам.

Украшен Декабрем и освящен Брюмером,

В карете ездит он, ловя порой букет,

И тысячи шпиков орут ему привет.

В Лувр императором затем он входит — в гриме

Наполеона; он, меж тиграми другими,

Себе в истории взял Борджа образцом

И призрак Медичи зазвал в свой пышный дом.

Порою, пурпур сняв, без орденов дурацких,

К бассейну он идет в простых штанах казацких,

Чтоб рыбкам накрошить с улыбкой их обед —

Тот хлеб, которого у тысяч ссыльных нет.

В казармах он — божок; ему кадят с амвона;

Европа ниц лежит, страшась такого трона.

С поддержкой митр и шпаг он любит править… Что ж!

Трон — трехступенчатый: обман, резня, грабеж.

О мрамор Пароса, Каррары, Пентелики!

О древние вожди республик, сонм великий!

О вы, диктаторы, пред кем склонялся Рим!

Давайте на судьбу-шалунью поглядим.

Вот — на фронтоне встать — божок всползает новый;

Смотри, народ! Вглядись, история, сурово!

Пока терзают нас, поверивших в закон, —

Над фризом, где Перикл и рядом Сципион,

Где вьется рой Побед и корчатся химеры,

Где цезарей везут покорные пантеры,

Одетых пурпуром, под лаврами венцов,

Средь бронзовых волчиц и золотых орлов,

Как новая звезда в кругу планет подвластных,

Средь императоров, как столпники бесстрастных.

Где взорам Августа — Траяна светит лик,

В лазури девственной торжественно возник,

На пропилеях став, на вечных пантеонах,

Лихой Робер Макер в дырявых панталонах!

Джерси, декабрь 1852

II

ЕМУ СМЕШНО

«Виктор Гюго издал в Брюсселе книгу «Наполеон Малый», содержащую самые постыдные нападки на принца-президента. Рассказывают, что на прошлой неделе книжонка была доставлена в Сен-Клу. Луи-Наполеон взял ее в руки, секунду смотрел на нее с презрительной улыбкой и, показав памфлет окружающим, сказал: «Вот, господа, Наполеон Малый, созданный Гюго Великим».

Не смехом кончишь ты, а исступленным воем,Преступник, негодяй, хотевший стать героем!Хоть гнусный свой триумф и вздумал ты справлять.Ты у меня в руках. Прими на лоб печать!Ты стал посмешищем, добычей грязи, пыли.Когда тебя к столбу позора пригвоздили,Когда ошейник сжал тебя до хрипотыИ от одежд одни остались лоскуты,Когда История клеймит тебя, злодея.Еще смеешься ты, час от часу наглея?Ну что ж! Ты в ярости утопишь гнев потом.Щипцы раскалены. Я жгу тебя живьем!

Джерси, август 1852

III

БАСНЯ ИЛИ БЫЛЬ?

Однажды, алчностью великой обуян,Тигровой шкурою прикрылся павиан,Был лютым тигр, а он — еще того лютее,Как будто силу зла обрел он в той ливрее.Зубами скрежеща, кричал он гордо: «ЯСтал королем ночей, владыкою зверья!»Он скрылся, как бандит, в колючую трущобу,Нагромождая страх, убийства, зверства, злобу.Он всех кругом терзал, опустошая лес,Как тигр, в чью шкуру он самодовольно влез.Убийством опьянен, он в мрачной жил пещере,И трепетали все, личине страшной веря;И с ревом он кричал, и страшен был тот рев:«Смотрите, сколько здесь в берлоге костяков!Все предо мной бежит, трепещет раболепно.Любуйтесь, звери, мной, я — тигр великолепный!»И все попрятались, чтоб жизнь свою спасти.Вдруг укротителя он встретил на пути.Тот подошел, схватил и, шкуру с шарлатанаСорвав долой, сказал: «Ты — только обезьяна!»

Джерси, сентябрь 1852

IV

«Итак, все худшие…»

Итак, все худшие — пройдохи, приживалы —У власти. Кровного нам принца недостало,Что «божьей милостью» взошел бы на престолИ «божьей милостью» к тому же был бы зол.Как! Жалкий шарлатан, тщеславясь справкой точной,Что благородного отца он сын побочный,Подонок общества, судьбы случайный плод,Что титул свой украл, подтасовал свой род,Бродяга дерзостный, но вместе с тем лукавый,В Браганский древний род войдет теперь по праву;Законной фикцией оправдан, влезет онВ семью Австрийскую и скажет: «Я Бурбон!»Иль закричит, что он — наследник Бонапарта;Цинично кулаки положит он на картуИ скажет: «Все — мое!» И честный род людскойНе водворит в музей той куклы восковой!И если крикну я: «Он шарлатан бесславный!» —Ответит эхо мне: «Он государь державный!»Раб взбунтовавшийся и венценосный тать —Его бы в кандалы покрепче заковатьДа на галеры, в трюм, чтоб сгнил там на работеПринц мельхиоровый в фальшивой позолоте!А он над Францией поднялся, весь в крови,И «императором» его теперь зови!Он крутит кверху ус, что стрелкою отточен.И как ему никто не надает пощечин,Не даст ногой пинка и из дворца Сен-КлуНе выметет метлой, запачкав ту метлу!

Нет, сотни простаков стоят в молчанье строгом.«Потише! — говорят. — Свершилось, стал он богом!Голосовали мы. То был народа глас».Да, понял я — позор сошел тогда на нас.Но кто ж голосовал? Кто возле урны, ловкий,Все видел, словно днем, в ночной баллотировке?Как те бесстыдные произошли дела?И где же был закон, свобода где была?Каков подлог!Толпа скотиною бездушнойБредет, пономарю и стражнику послушна.Народ, ты видишь ли, как жадно, чтоб пожратьТвой дом, твой сад, леса, поля, за пядью пядь,Люцерну для скота и яблоки для сидра, —Все шире с каждым днем пасть разевает гидра?О люди, век дрожа над сеном и зерном,Вы сами сделали их вашим божеством!За деньги куплены и ваша честь и вера,И вас на выборы с усмешкой тащат мэры.В руках у старосты церковные дела;Пройдоха поп вопит: «Диаволу хвала!»Глупец готов вспылить, как вспыхивает спичка;Обвешивать вошло у торгашей в привычку…А государственных собрание мужей!Не видят, филины, что делает злодей!Трибуна и печать для них — простые фразы.Фат светлого ума боится, как заразы,Хоть заразиться он не может нипочем.Обедню, оргии и бога — все гуртомВалят в один котел поклонники ВольтераИ то берутся вдруг за охраненье веры,То милую свою за талию берут.Добряк склоняется восторженно под кнут.У виселиц стоят свидетели немые.Маклак прижмет одних, его ж прижмут другие.Солдаты старые, разившие как львы,Превращены теперь в дворняжек. О, все вы,В душе подобные панурговым баранам,Вы восторгаетесь Картушем-шарлатаном!Сутяги грязные, мещане, по домамЗасевшие своим, ужели мнится вам,Что вы и есть народ и получили правоНам господина дать? О, жалкая орава!Но нет, до этих прав святых не досягнетНи Франция сама, ни Франции народ.Узнайте ж: истина не разлетится пылью!Свобода — не тряпье, источенное гнилью,Не у старьевщика висящий старый хлам,И если в западню народ попался сам,То право высшее, стремясь к священной цели,В сердцах избранников живет как в цитадели.Кто сможет деспоту ответить напрямик,Тот будет навсегда прославлен и велик.Вы счастья ищете, о жалкие пигмеи,В болоте мерзостном, в грязи, благоговеяПред этой падалью, одетою в багрец!Но верным истине останется борец.В падении других я не приму участья.Я честен. У меня не вырвет самовластьеСвободы, и любви, и голубых высот.«Пускай ослепнет мир — зари он не убьет.Кругом рабы, но я свободен между ними», —Так говорил Катон. В Париже, как и в Риме,Нет поражения, раз кто-то на ногах.Кровь наших прадедов, кипящая в сынах,Великой Франции история и право,Вся нация моя со всей своею славойВ том воплотится вновь, кто не сдался врагам.Так столп единственный поддерживает храм.Так родина моя жива в бойце едином,Так смерч, сразивший всех, замрет пред гражданином!

Джерси, ноябрь 1852