Владимир Нарбут - Стихотворения

Пока, как и вдова Мандельштама, знаем одно: «Человек, страдалец и мученик где-то умер». Когда-то. После 7 апреля 1938 г. «И вокруг него копошились другие смертники…» [113]

Реабилитация состоялась 31 июля 1956 г. 3 сентября мертвый Нарбут снова стал членом Союза советских писателей.

Не только ложь (вокруг его смерти), но и забвение было ложным.

Хранила Нарбута память друзей-поэтов. Ссыльный Мандельштам в своем воронежском сообщении об акмеистах сказал: «Не отрекаюсь — ни от живых, ни от мертвых». Ахматова включила стихи, посвященные Нарбуту, в свой цикл «Тайны ремесла». Они были написаны в 1940-м.

Это — выжимки бессонниц,Это — свеч кривых нагар,Это сотен белых звонницПервый утренний удар…Это — теплый подоконникПод черниговской луной,Это — пчелы, это донник,Это — пыль, и мрак, и зной[114].

Прочитав из рук Серафимы Густавовны последнее письмо Владимира Нарбута, Зенкевич вспомнил его стихи, отправил другу стихотворное послание в никуда:

«Жизнь твоя загублена, как летопись.Кровь твоя стекает по письму!..»[115]

«Нам всем гореть огненными столпами, — сказал Владимир Нарбут о своих современниках. — Но какой ветер развеет наш пепел?» Ветер сделал свое дело. Огонь не одолел стихов Нарбута (только портфель слегка обгорел). И вот они вышли к людям.

Нина Бялосинская, Николай Панченко

В ГОРОДЕ ГЛУХОВЕ

В городе Глухове собрался народ около старца-бандуриста и уже с час слушал, как слепец играл на бандуре…

…А то сидить в брилi, в керï,3 товстою книжкою в руках,I вам, бач, гонить axuneï,I спорить о cвoïx правах?То родом з Глухова, юриста,Bin мае чин канцеляристаI есть — добродiй Купавон…[116]

НА ЗАРЕ

Не знаю, — в детстве видел я Тебя лиИль только тень Твою, Бесплотный Дух,Когда уж росы травы колебалиИ жертвенный огонь когда потух.

Ты, проходя поляной голубою,Благославлял вечернюю тропу.И от голубок не было отбою:Они сплетали нимб на светлом лбу.

Они, едва касаяся крышами,Глазами розоватыми в упорГлядели на Тебя в зеленом храме.И перьев серебрился их убор.

А Ты, Ты — нежный, тихий и прекрасный,—Мне в душу кротость робко перелил.И вот, бреду — вечерний и напрасный —Под шелест снежный голубиных крыл.

ПЛАВНИ

Камыш крупитчато кистится,Зерно султаны клонит вниз.И водяной лопух кустится,Над топью обводя карниз.

А за карнизом ноздреватымБуреют шапки кочек. ВдальВолнением шероховатымДробится плоско речки сталь.

Поет стоячее болото,А не замлевшая река!Старинной красной позолотойПокрыла ржавчина слегка

Его. И легок длинноногийБег паука по зыби вод.Плывут зеленые дороги,Кровь никуда не уплывет!

И плавни мягкими коврамиВ багрянце стынут и горят,Как будто в допотопной рамеУбийц проходит смутный ряд!..

РАННЕЙ ВЕСНОЙ

Дул ветер порывисто-хлесткий.Нес тучи кудрявого свиткаИ хлопал отставшей калиткой.А месяц — то сыпал вниз блестки,То прятался, словно улитка.Бугор отсыревший и черныйК речному сбегал водоему,Чтоб силы набраться и дремы.И взметы его так упорноВставали в степи незнакомой!..А в голом саду безотрадноШумели все липы, шумели…И, точно белесые мели,Таились снега кой-где жадно,Но высказать горе не смели……Зима умерла. Степь весеннимНамеком волнующим тянетИ вдаль буйной юностью манит…Лишь лист по балконным ступенямШуршит и вздыхает и вянет…И снова мне кажется, будтоЯ — высохший лист прошлогодний…И этому верю охотнейЯ в ночь непогоды, и чудаНе жду от десницы Господней…

«Высоким тенором вы пели…»

Высоким тенором вы пелиО чем-то грустном и далеком…И белый мальчик в колыбелиГлядел на мать пугливым оком.

А звонкий голос веял степью —Но с древней скифскою могилой!..И к неземному благолепьюДуша томительно сходила…

И глаз огромной черной вишнейС багряно-поздней позолотойСмотрел недвижно, будто Кто-тоУже шептал о жизни лишней…

ВЕСНА

Зеленой феею пришлаС кошницей, полною цветами,И пьет из теплого дуплаБерезы никлой сок струями.И смуглый предзагарный матВ ланитах тонко розовеет,И колокольчики звенятВ траве упругой веселее.Рябина, почки раздавив,Кудряво-пепельные листьяСпустила в дремлющий заливРеки — сизей и серебристей.А за стволом рябины самСледил за поздней я Весною,Как луч играл по волосамЕе прозрачной желтизноюИ как, соломинку вновь взявПо-детски тонкими руками,Она из хрупких нежных травТянула алыми губамиБлестящий и медовый сок…И разливалась в теле дрема,Когда я видел поясок,Схвативший талию подъема…Одно движенье: расстегнулсяОн, как запястье, и — упал…И я негаданно проснулся:Мне ветер волосы трепал…Ах, то — лишь греза, — думал я…Кто разбудил меня так рано?..И, уж любовь к Весне тая,Я шел с поляны на поляну,И все мне чудилось, что вотСейчас, сейчас она вернется!..Такою девушкой придет,Что сердце станет, — не забьется!..А в клейких ландыши кустахО чем-то тихие звонили.Не о ее ли волосах —Белей и тоньше тонких лилий?..Она! Она!..                   И я погналсяЗа тем, кто ею мне казался…Но в глубь просек меня увлекЛимоннокрылый мотылек…

СЫРОЕЖКИ

          Земля гудела от избытка          Дождей, рассеянных в апреле,          И малой бурою кибиткойКоробился листок на солнце — прошлогодний.          На ивах иволги горели          Жар-птицею иногородней.

         А в лесе почва паровала:          Пронизывало воздух дрожью,          И горб овражьего провалаБыл наскоро опутан толстой паутиной.        Клубясь, пыля по бездорожью,          Шли тучи высотой пустынной.

         И вот, когда на высшей точке         Стал полдень и схватились тениС прямыми двойниками, тучи-одиночки         Счастливым ливнем облетели.         Цветов раскрылись лепесточки         Под градом призрачных падений         В лазоревом небесном теле.

         И, приподняв листа кибитку(Там, под березою, где пробежала стежка),        Хлебнув весеннего напитка,         Зарозовела нежно сыроежка…

         А через час, скривившись набок,         Вторая вылезла, под зноем         Налившись капельками пота…         С сосны упал сучок — и хлябокБыл звук его в траве, похожей на болото.

          Мотал паук по влажным хвоям         Свое гнездо. И покрывалом,         И недовязанным, и редким,         Сиренево-лилово-алым,         Сквозя в орешнике (чрез ветки),         Лежали сыроежки, как монетки.

В ГЛУШИ

Пастель

Как по прадедовским затишьямБродили в зимний мы закат!Ну, золотистым шелком вышьемВоспоминаний светлый сад.Вот день!.. Час розовато-белый,Синея взором в маске сна,Глядит в готические стрелыВысокоострого окна.Но неуверенно и святоМы в опустелый входим зал,И — в коридоре виноватомНас отражает ряд зеркал.Мы в тихом, робком изумленьи,Как дети кроткие, стоим:В углах — уже печати тленьяИ паутины легкий дым;Пооблупилися карнизы,И штукатурка отошла.Налет, и мертвенный, и сизый,Кладет на пол протухший мгла.И только в радужные стеклаВлетает розовый огоньИ золотится пыль поблекло,Как чья-то длинная ладонь.Вздыхают, нехотя и тяжко,В тиши встревоженной шаги.И вдруг — в пыли сверкнула пряжка…Откуда? И с какой ноги?..Затем ушли. Как призрак бледный,Нас провожая в комнат плен,Смотрел вослед с укором бедный,Изрытый молью гобелен.И все такое ж точно было,Как и у нас, — и там на нем:Узор, закатный и унылый,Залитый жертвенным огнем.

ДВОЙНИК