Коротко лето в горах - Атаров Николай Сергеевич

— Вот мы и уселись, а завтра на трассу… Гнать будем с одной попытки… А вообще-то дела плохи, потому что рабочие ушли на расчистку обвала, в лагере одни инженеры и техники. К тому же нет трактора, чтобы трубы отвезти для бурения геологам, а Калинушкин — зверь и жлоб…

Увлекшись, он рассказал, что нынешний год у изыскателей самый трудный за все двенадцать лет: они переделали трассу с паровой тяги на электрическую — все размещение раздельных пунктов новое, три станции и пять разъездов вообще исчезли из проекта.

— Ведь скорости разные, к тому же электровоз не боится крутых подъемов… Все делаем по-новому, а строители сидят на плечах, у них техника простаивает. В главке считается, что трасса давно уже разбита в натуре. Но ведь под паровую тягу, а не электрическую! Это, конечно, бывает. Финансовая программа летит. Калинушкин рвет и мечет. И сегодня эта лавина… Впрочем, вам-то главное сейчас — подзаправиться, — спохватился Василий Васильевич. — Да и не спать же на улице… Лариса!

Он передал студентов с рук на руки геологу Ларисе Петровне, которая тотчас повела их через крутой двор под навес столовой.

— Вы того Устиновича? — спросила между прочим Лариса Петровна.

Столовая была уже по-ночному пуста и чиста. И было в ней что-то от домашней кухни. Пахло древесным дымом и сдобой. Горки тарелок сверкали на полках, а на железном листе какая-то старуха, наверно Леди Гамильтон, раскатывала тесто в белой муке.

— Что будешь заказывать? — спросила Галочка Дорджу.

— Что хо-чешь…

Лариса Петровна простодушно рассмеялась, он улыбнулся своей белозубой улыбкой.

— Заказывайте, что осталось от ужина, и пейте крепкий чай, как говорится, пахнущий веником, — пошутила Лариса Петровна.

Гале стало стыдно своего вопроса, и она вежливо осведомилась:

— Вы знали папу?

— Нет. Мой муж в институте слушал у него курс проектирования.

— Ваш муж с вами?

— И да и нет. Он сейчас в избушке.

— В избушке? Бимбиреков говорил, но я не поняла.

Лариса Петровна рассмеялась.

— Так называется стоянка на Джурском перевале. Там действительно избушка и больше ничего. Даже на карте обозначено: «Избушка». На триста километров на восток — ничего. Мой муж геолог.

Румяная, с пышной, хорошо промытой кроной светлых волос, с оттопыренными карманами на груди и сзади на штанах, с золотыми часиками на тонком запястье, она производила какое-то смешанное впечатление «своего в доску парня» и изящной горожанки. Галя успела оценить ее маленькие ножки и особую манеру курить, как должны курить мужние жены, а не геологи на краю света.

— А у вас рижская сумка… — похвалила Галя. — В Москве такую трудно достать…

Лариса Петровна рассмеялась.

— Я уже заметила, что здесь девушки, как в Москве, повязываются клетчатыми платками, под подбородок, — продолжала Галя, нисколько не раздумывая, уместен ли такой разговор для начала знакомства.

Чутье никогда ее не обманывало, она уже знала, что говорить, чтобы понравиться такой, как Лариса Петровна.

— Папа мой — заядлый изыскатель, он еще позавидует, что я сюда попала, — говорила Галочка, уминая пирог со зверским аппетитом. — Он собирается приехать к концу моей практики. Да, кстати, кто такой Олешников?

Лариса Петровна, которая так простодушно смеялась по любому поводу, скользнула взглядом по девушке и без улыбки, нехотя проговорила:

— Долго рассказывать…

Видно, вопрос был задан некстати.

— Откуда вы слышали о нем? — спросила Лариса Петровна.

— Шофер что-то сказал.

— Ах, Володя… Ну, погодите, однажды вам расскажут. У костра, ладно?.. Вот познакомитесь с нашей Прасковьей Саввишной.

— Ладно, познакомлюсь.

Чай, пахнущий веником, Галя не стала пить, уступила свой стакан Дордже. Зато ей понравился недурной клюквенный кисель, она его повторила. «Жить можно», — подумала она.

— Здесь вам будет неплохо, — как бы угадывая ее мысли, говорила Лариса Петровна. — За конюшней чистенькая уборная. Пчел не боитесь?..

Чем дальше, тем она становилась болтливее. Ей хотелось поскорее акклиматизировать москвичку. Это слово — акклиматизировать — она дважды повторила: «Вот акклиматизируетесь… Я тоже поначалу не могла акклиматизироваться…» На рассвете она собиралась в Избушку.

Сейчас, на третьем году работы в этих местах, ей нравилась и база с ее удобствами и дальняя Избушка.

— Пойдемте в баню?

— Ой, что вы! Я что-то спать захотела.

— Пошли бы. Сегодня воскресенье, баню хорошо протопили.

Она так уважительно говорила о бане, что Галине нетрудно было сообразить, что значит горячая вода и мочалка после таежного маршрута.

— Все у вас есть… — похвалила Галина.

— Даже качели… — Лариса Петровна показала в глубину двора, где, несмотря на поздний час, хозяйская девочка, пряча босые ноги от разыгравшегося щенка, качалась на веревках под деревом.

— Чего же вам все-таки недостает? — сонно спросила Галина.

— Спальных мешков. Не было бы вам холодно ночью…

9

В предрассветной мгле клочья тумана, точно дым, заволокли женскую фигуру. Стряпуха Прасковья Саввишна закладывала дрова в полевой очаг. Иногда вглядывалась в четкий контур снеговых хребтов, где ожидался рассвет, и лицо ее, укутанное в шерстяной платок, испитое, со слезящимися глазами, казалось очень значительным на фоне светлеющего неба и розоватого снега вершин.

В глубине сеновала на ворохах сена стояли зеленые ящики полевой рации. Бимбиреков принимал депешу, отхлебывал молоко из кружки и писал в тетрадь, потом он вскочил и по мосткам сбежал к стряпухе.

За столом сидели рабочие. И пес умильно следил за работой стряпухи.

— Не встал Иван Егорыч? — спросил Бимбиреков.

— Он и не спал всю ночь.

Бимбиреков с журналом радиодепеш прошел мимо коновязей, где седлали коней, мимо группы рабочих с теодолитами, мимо умывальников, где плескались и болтали парни, мимо палаток…

Штабная палатка Летягина была освещена изнутри. Тень человека прыгала и горбилась на полотне.

Бимбиреков зашел в палатку.

И первое, что бросилось в глаза: охотничье ружье лежало на чертежном столе.

— Ворон стрелять собрался? — мрачно спросил Бимбиреков.

— Ружье чистил, — ответил Летягин и, вдруг поняв смысл вопроса, засмеялся. — Толстый ты стал, Бимбиреков!

— От работы толстею. Парадокс!

— Безобразная небрежность…

— Чья?

— Моя! Проектировали трассу под снеговым хребтом, а от лавинной угрозы отделались опросом местных жителей.

— Старожилы не помнили. Что ты зря на себя клепаешь?

— Лавины иной раз падают с перерывом в сто лет… Знобит.

— Ты утомлен до крайности.

— Я устал, но это не вчерашняя усталость. Я ехал, и знаешь, о чем думал? Может быть, прав Калинушкин? Пора мне уйти. Зажился я тут. Привык работать «на полку». И ведь хорошо получалось: на пятьдесят километров выправили трассу, сократили пробег поездов по горам. А когда дело стало срочным, сразу набежали люди другого склада. А я немасштабен стал. И смешон.

— Брось молоть чепуху! Такого, как ты, поискать. А этот глухарь запросто хочет подмять тебя под свои практические соображения.

— Все это сложнее. Его личные интересы совпадают с государственными. Ведь дорога нужна через три года, не позже.

— «Время — решающий фактор»? — Бимбиреков рассмеялся. — Мы все усвоили это с пионерского возраста. Но он-то досконально знает только один вопрос: как в предложенных условиях получать большие премии.

— Нет. Он понимает все наши доводы. И если пренебрегает ими, то не потому, что жулик или дурак… Голова что-то трещит.

— Вот читай, — сказал Бимбиреков, положив перед Летягиным журнал радиодепеш.

— Прокуратура? — не заглядывая в бумаги, спросил Летягин.

— Догадлив.

— Это мне знакомо.

— Вызывают срочно. Слетай-ка за восемьсот километров.

— Никуда не поеду. Пусть дает показания дядя Рика, — сказал Летягин, рассматривая ствол ружья на свет.