Прорва - Кожушаная Надежда Павловна

Анна растерянно посмотрела на Писателя. Он развел руками.

— Он в самом деле пошел к Горбачевской? — спросила Анна.

— По-моему, да. Он же сказал, что ему хочется настоящего.

— Чего — настоящего?

— Чего-нибудь.

— А зачем мы поссорились? — спросила Анна.

— Потому что он очень умный. Он чувствует, что время — прошло. Но ему это не нравится. Его научили защищать убийц от людей, а сейчас, скоро, надо будет защищать людей от убийц. А это совсем другая профессия.

— А вы кто? — спросила Анна. — Вы так спокойно говорите о страшном.

— Я — пишу, — и он расписался в воздухе, чтобы не говорить всерьез.

— А я — не пишу, — и Анна зачеркнула написанное в воздухе.

— Это в этом самом доме живет та самая Горбачевская? — громко, голосом дамы, спросил Писатель в окна. — Как интересно! Надо будет подкараулить: не режут ли кого-нибудь еще! Я так обожаю страсти! Мы с мужем каждое лето бросаем все и уезжаем в деревню, смотреть, как совокупляются лошади. И вы знаете, после «этого» у них такие глаза!

— Не надо про лошадей, — посмеявшись, попросила Анна.

— Говорят, здесь будут строить какой-то дом, — показал Писатель на набережную.

— А я никогда не жила около воды, — сказала Анна.

— И я, — ответил Писатель. Они шли. Куда-то.

Вставало солнце. Теплое, хорошее.

— Как хорошо, что стихи читают только на закате, — сказал Писатель. — Я бы удивился, если бы мне сейчас стали читать стихи.

Их напугали: из-за забора, высокого, без таблички, вдруг грянул оркестр. Настоящий, духовой, военный. Грянул военный парадный марш!.. и через две-три музыкальные паузы марш разъехался на ноты и прекратился.

— Не может быть, — сказал Писатель.

— Повторять! — раздался из-за забора голос мужа Анны.

Оркестр грянул опять, послышалось конское ржание — и марш опять расползся и закончился.

Писатель рывком залез на забор, заглянул внутрь. Военный оркестр в полном составе, черный вздыбленный конь, всадник на земле. Милиция. Муж Анны.

— Повторять!!!

Писатель слез обратно.

— Ну и что? — спросила Анна.

— Кино, наверное, — Писатель отряхнулся и пошел. — Как вы думаете: они уже поужинали?

Они — поужинали.

Горбачевская, приведшая себя в порядок, лежала на диване вполоборота и слушала Адвоката. Он произносил речь, с которой должен был выступать в суде. Речь не получалась. Приходилось подстегивать себя коньяком и отступлениями.

— Она говорила им: а ты мог бы отдать жизнь за ночь? Согласитесь, господа… бр-р-р… товарищи… вопрос классический, вечный и безукоризненно поставленный. Как это у Импровизатора?.. У вас есть Пушкин?

— Кто? Нет. А что: там тоже убийство?

— Там? Да. Там — Клеопатра. Царица Египта, за ночь обладания которой мужчины, не раздумывая, шли на смерть.

— Правда? — Горбачевская была неприятно удивлена. Она достала ручку, бумагу. Очки. — Как называется?

— Пушкин. «Египетские ночи». Еще можно прочесть Шекспира «Антоний и Клеопатра».

— Помедленнее.

— Шоу. Бернард. «Цезарь и Клеопатра».

— Бернард?

— «Д» на конце.

— Целых три!? — удивилась Горбачевская. Сложила листочек аккуратно. — Я завтра позвоню, принесут, — зевнула тяжело, потянулась на диване, выпучив по очереди: грудь, живот, бедра. — А напиши про меня.

— «Вот сейчас все брошу и пойду про нее писать», — Адвокат с ужасом чувствовал, что от ее «ты» у него на лице появляется выражение грязной похоти… и ничего не мог сделать со своим лицом. Горбачевская уловила выражение и улыбнулась понимающей улыбкой:

— За нас, — и подняла бокал. Адвокат поперхнулся и утер ладонью вылившийся на подбородок коньяк.

— Ты не москвич? — серьезно спросила Горбачевская.

— Нет. Нижний Тагил.

— Я сразу догадалась: когда ты волнуешься, окаешь. Я не люблю москвичей. Они какие-то… — подумала и нашла слово. — Воспитанные. Прямо всех бы вырезала.

Посмотрела на часы, на темноту за окном. Зевнула опять:

— Ну что? Ложимся?

— Запросто, — хихикнул Адвокат, покрываясь темным румянцем.

— Только потом уйдешь на кухню, — она зевнула еще слаще. — Я хочу отоспаться. Ваша идиотская тюрьма…

Адвокат, стараясь сделать пунцовое лицо — младенческим, раздевался.

— Наверное, любишь кого-нибудь? — спросила Горбачевская брезгливо. — А она — не дает, да?

— Ну ладно! — «прикрикнул» Адвокат.

— Ну-ка, ну-ка! — она вдруг привстала на диване. — Ну-ка, повернись!

Он повернулся.

— Ты такой прозрачный! — удивилась Горбачевская. — Как рыбка! Иди скорей!

— И я буду пятым? — спросил Адвокат.

— Седьмым, — помолчав, ответила Горбачевская.

Он не умер, ничего. Но, когда он уходил, тычась в темной прихожей и не решаясь зажечь свет, чтобы не разбудить Горбачевскую, которая тихонько похрапывала в спальне, его вдруг затрясло всего. Он долго и сосредоточенно надевал пальто, все время выдувая воздух изо рта и моргал, как будто вылез из воды или весь день читал при слабом свете.

— Такое ощущение, что я испугался, — сказал он, спускаясь с лестницы и держась за стенку руками, чтобы не упасть.

Он вышел на улицу — и рядом с его головой упал кирпич. Он сказал «А!» от неожиданности и пошел быстрее. Из подворотни выскочил вдруг человек с ножом, приставил нож к горлу Адвоката, тихо-тихо огляделся вокруг, сказал шепотом:

— Молчи, сука! — и убежал дальше, по своим делам.

Около парадного на него едва не наехала машина.

— Ой! — сказал шофер. — Уснул! Как вы? Извините, товарищ! Намотался, весь день за рулем. Весь день прибывают участники. Встречаем, встречаем! Я вас не напугал?

Адвокат собрал оставшиеся силы, красиво вошел в подъезд, поднялся к себе, опять вздрогнул: около квартиры Писателя сидел на корточках его Друг.

Адвокат поклонился, показал рукой на писательскую квартиру:

— Дома?

— Придет, — злобно ответил Друг. — Пальто-то у меня!

Адвокат поклонился, не поняв, что именно ему ответили, едва-едва открыл дверь своей квартиры и вошел.

Снял шарф, попытался повесить его на вешалку, увидел, как дрожит рука, опустил глаза вниз… и заплакал, присев у двери на корточках и закрыв шарфом голову: он забыл брюки у Горбачевской, а белье у него всегда было не очень свежим.

Писатель и Анна стояли недалеко от дома, откуда совсем недавно, утром, выпустили ее, надругавшись.

Анна смотрела на особняк. Писатель — на Анну.

— Аня, — сказал он тихо. — У вас нет словаря синонимов?

Она молча, тихо покачала головой.

— Мне нужен синоним слова «прорва», — сказал Писатель. — Знаете, есть такое русское выражение «в прорву»?

Она кивнула, стараясь не заплакать.

— Мне нужно придумать название для новой вещи, — говорил Писатель. — Но «прорва» — это не совсем ясно. Я уже искал. Бездна, пропасть, фук, пфук, белиберда, хуйня, черная дыра… это все не то. Неточно. Мне нужна «прорва», но такая, чтобы при переводе на любой другой язык — она читалась. И читалась очень точно. Как прорва.

— А про что? — спросила Анна.

— Про то, что на самом деле у нас, сейчас, в России, того самого главного, чего боятся все, — его нет. Оно — условное. Оно — не человек, не понятие. Оно просто — ничто. Но ничто, которое втягивает и уничтожает, пугает. Калечит. Как прорва. Низачем. По запаху. Просто так. Смотрите.

Он взял камень, не маленький, настоящий, — и со всего размаху швырнул его далеко за забор особняка.

Анна ахнула и вскочила на ноги. Плакат, стоящий у входа на страже, даже не заметил камня, пролетевшего мимо.

Камень скрылся за забором — и звука его падения слышно не было.

— Видите? — сказал Писатель. — Звука падения не слышно. Потому что там — прорва. Черная дыра, белиберда, я не знаю другого слова.

За забором послышалась суета, шаги, бег. Плакат встрепенулся и засвистел в свисток.

— Люди, да, есть, — говорил Писатель Анне, задыхаясь на бегу. — Они эту прорву охраняют…

— Быстрее!.. — Анна не бежала — скакала, как дикая лошадь, по булыжникам, сбивая каблуки и ища где-нибудь незаметного тупичка, чтобы спрятаться от свиста.