Земляки - Мулярчик Анджей

Медленно ползет товарный состав по пустым, безлюдным местам. Из открытых дверей вагонов торчат дымящие трубы печурок, некоторые вагоны без крыши. Внутренность вагона, в котором едет семейство Павляка, напоминает вифлеемскую конюшню: с одной стороны стоит лошадь, с другой — лежит на нарах Марыня. Бабка Леония сидит возле печурки и держит на коленях мешочек с кружевницкой землей.

Монотонно стучат колеса поезда, монотонно бормочет бабка слова молитвы. Витя с отцом стоят у открытых дверей вагона, вглядываясь в ползущий мимо пейзаж, в вымершие глухие улочки какого-то брошенного людьми городка…

— Тять! А сколько Ной со своим ковчегом по воде плыл?

— Меньше нашего, но тогда железной дороги не было еще.

— Тять, а тять… — снова зовет Витя минуту спустя.

— Ну чего тебе?

— А где эта дорога железная кончается?

— Там, где на нее рельсов не хватило.

Некоторое время они молча смотрят вдаль, на безлюдное поле и пересекающую его дорогу. Вдруг Витя замечает фигуру человека.

— Ой, тятя, человек! — кричит он.

— Где? — оживляется отец, но тут же разочарованно машет рукой. — Э-э, какой это человек, здешний, наверное…

Из глубины вагона доносится тихий стон Марыни.

— Тять, а тять…

— Ну?

— А успеем мы доехать, или же у нас тут пятый прибудет?

— Вот еще дурень чертов на мою голову навязался! — злится Казимеж. — Ты лучше думай, как бы нам успеть из вагона вылезть, пока у меня для кобылы зерно не кончилось!

Казимеж идет к мешкам с сеном и сухарями, внимательно осматривает их. Провианта осталось совсем немного. Взяв с ящика свою порцию хлеба, он украдкой сует ее на ладони лошади.

— И где здесь воды свяченой возьмешь? — волнуется бабка Леония, с тревогой посматривая на искривленное болью лицо невестки.

— Казик, да ешь ты сам, — слабым голосом просит Марыня, видя, как муж скармливает драгоценный хлеб кобыле.

— Нельзя ей силу терять, работа ждет…

— Ой, человек, человек! И зачем ты на свет уродился, ежели он велик для тебя не в меру! — Бабка с ужасом смотрит на озаренные солнцем огромные пространства земли. — Надо мне было на той земле оставаться, и зачем я только Кацпера бросила одного в могиле лежать! Где мы теперь друг дружку найдем, ежели тут и небо другое?

— Для нас и так тут самый доподлинный рай, поскольку Каргуль окаянный за межой маячить не будет. Уж, считай, через одно это для нас война выигранная! — убежденно говорит Казимеж.

Ему хочется чем-нибудь утешить семью, но для Марыни сейчас самое главное — не родить в этой теплушке: ну что это — ни дом, ни конюшня, хоть лошадь и жует над головой…

— Казик, да должен же конец этой езде быть! — восклицает она с отчаянной решимостью. — Пусть там земля наша будет, где тень от нас упадет!

Поезд вдруг резко тормозит. Казик вылезает из вагона и смотрит вдоль длиннющего состава, украшенного польскими национальными флагами и транспарантами, из которых явствует, кто и зачем в этом составе едет.

Кругом — трава по пояс, за ней — поле со всходами, ни дымка какого, ни лая собачьего… Казимеж идет в поле, берет в руки колос, растирает его на ладони.

— Наши тут! Наши есть! — слышен вдруг истошный крик Вити.

Воспользовавшись остановкой поезда, он забрался на крышу вагона, чтобы получше рассмотреть все вокруг. Казимеж бежит к нему, карабкается на крышу, смотрит туда, куда указывает Витя. Вдали пасутся три коровы.

— Да ты что? Это ж скотина обыкновенная! Где ж ты наших углядел? — ворчит разочарованный Казимеж.

— А я вам, тятя, говорю: тут нашинские есть! — упрямится Витя.

— Никак ты взбесился, Витя? — уже раздраженно бросает Казимеж и дергает сына за ухо.

— Да гляньте же, тятя! Видите пятнашку, вон ту, у которой полрога отломано?

— Ну, вижу, — равнодушно говорит Казимеж, глядя вперед из-под ладони. — Корова как корова.

— Да это же нашинская корова, тятенька! — Витя даже захлебнулся от восторга. — Таких нигде на свете нет, только в наших Кружевниках! Каргу-лева это скотина, Мучка ихова, с обломанным рогом, я же ее знаю! Здесь они, здесь Каргули, точно говорю! Здесь!!!

— Здесь? Этот бандит?!! — изумленно восклицает Казимеж. — Ну, тогда, знать, мы до своего места доехали! — Увидев, что состав начинает помаленьку двигаться, он изо всех сил кричит: — Стой! Сто-оо-й! Отцепляй вагон!

В пустой городок въезжает советский военный грузовик. На нем, доверху забив кузов пожитками, расположились Павляки. Рядом с машиной гарцует верхом на кобыле Витя. Грузовик переезжает лежащую на мостовой перину, и в воздух вздымается туча пуха.

Казимеж искоса поглядывает на огорченные лица жены и матери.

— Ну и чего это вы носы повесили, а? — весело спрашивает он. — Раз тут свои живут, так и нам здесь жить.

— Свои?!! — Бабка смотрит на невестку. — Каргуль — самый что ни на есть лютый враг наш!

— Враг… — Казимеж как бы думает над словами матери. — Враг-то он, конечно, враг. Но ведь он свой враг. Против этого уж никто ничего не окажет! Мой он враг! — с силой стучит кулаком в собственную грудь Казимеж. — Мой! Наш собственный! Нашею кровью вскормленный!

— Казик, неужто еще где-нибудь нельзя было? — робко спрашивает Марыня.

— Лю-юди добрые! Да где ж это видано — новых врагов искать, когда тут старые нашлись! Ну уж это не по-божески было бы! — всерьез злится Казик.

Грузовик продолжает ехать по пустым улочкам. Марыня полулежит на расставленной в кузове железной кровати. Бабка Леония сидит рядом, крепко прижимая к себе мешок с землей; Казимеж, точно капитан на мостике, стоит, опершись о крышу кабины, и вглядывается в даль. На подножках грузовика, держась за дверцы кабины, едут двое красноармейцев с автоматами на груди.

Одна за другой минует безлюдные улицы грузовик. Повсюду витрины магазинов закрыты жалюзями, а дома стоят с распахнутыми окнами, из которых свешиваются наспех смастеренные из чего попало белые флаги — знак капитуляции. На горке возле костела раскорячился подбитый танк. Отсюда открывается панорама окраины города: там все так же мертво, как и в центре, но над одним домом струится дымок.

Обернувшись к жене, Казимеж показывает ей на дымок.

Первым на цементированный двор влетает верхом на кобыле Витя, за ним медленно вползает грузовик. Направо от ворот расположен белый дом, прямо — прекрасный каменный сарай, налево — просторная конюшня.

Солдат, соскочив с подножки, оглядывается вокруг

— И что это ты, хозяин, такой маленький дом выбрал? — спрашивает он. — Смотри-ка, какие дома повсюду стоят! Выбирай любой, самый лучший!

— Мне лучший не надо, мне этот хорош, — отвечает Казимеж, а сам смотрит на дом по другую сторону забора — именно из его трубы и идет дым.

Посреди двора уже стоит кровать, валяются брошенные как попало лопаты, косы, серпы, топоры… Бабка Леония сидит в кухне на куче узлов, словно пути и конца не видно. Казик хочет взять у нее из рук мешок: с землей, но бабка упрямо прижимает его к себе.

— Мама, да что же это вы! Ведь вы в своем доме!

— Чтой-то это за дом, в нем даже печки нету! — Она критически оглядывает современную, блестевшую эмалью и никелем газовую плиту. — Ой, вовремя господь бог моего Кацпера прибрал, а то бы ему, бедному, и полежать негде было. Испечь она, поди, испечет, эта плита, а где на ней спать?..

Со двора вбегает Витя. Увидев глобус, он осторожно берет его в руки, робко гладит — глобус вертится. Витя приходит в неописуемый восторг. Бережно неся находку над головой, он выскакивает на двор.

— Тять, глядите, чего я нашел! А мы где тут вертимся, а?

Казимэж старательно рассматривает глобус и, пытаясь найти на нем городок, в котором они находятся, водит пальцем по голубой жилке реки, медленно читает по слогам названия: «Одер», «Оппель»…

Солдат, высунувшись из кабины, весело спрашивает:

— Ку, показывай, хозяин, куда на Берлин ехать?