Ничего святого - Елин Александр Михайлович

оставьте нам лапту и городки.

(ура, товарищи)

Ликуй, огромная страна,

и становись ещё огромней —

ты вся туда устремлена,

где флаги над каменоломней,

Где на зарядку становись,

и на гора́, и за́ три года,

где шире дали — только высь

и люди не, а для народа,

Где каждый, если что, солдат

и санитарка-звать-Тамарка,

и на войну — как на парад,

одетый скромно и немарко,

Где всё давалось задарма —

советы, пайка, оплеуха,

где вечно горе от ума,

а благодать — от силы духа.

(праздник)

Мужчина бегал по квартире,

крича — империя, виват!

Вот наши нам-то подфартили,

Вот, брат, какая тема, брат!

Аж прямо всё клокочет в горле,

и рвётся ввысь благая весть —

вот мы пендосам нос утёрли!

Мы показали, кто мы есть!

Отжали Крым у них, отжали! —

И счастье искрами из глаз...

Вот так прильнуть к своей державе —

да много ль поводов у нас?

(тюремный романс)

Вот перепилим мы решётку

и будем баб, икру и водку —

Сергей, Семён, Тимур, Вован,

Абдурахман, Абрам, Иван —

мы пилим ночью, втихаря,

совместным пламенем горя,

посменно, резво, вжик-вжик-вжик,

свобода ждёт, не спи, мужик!

Но днём пошёл базар про Крым —

и всё, погибель семерым...

Крым наш, не наш, Обама гад!

Не сложишь в хате баррикад,

но есть литые кулаки,

и перья острые легки,

и на побег уж нету сил —

хозяин, правь, ты победил...

(турист)

Ну, видел я их чистенькие штрассе,

их сраные палаццо и Версаль,

и даже пару раз сказал «фигассе»

на ихнем тарабарском — колоссаль!

Ну, старички развратно моложавы,

ну, дети жгут, на нравы положив.

Какой прикол у эдакой державы?

Где миссия? Где пламенный порыв?

У нас не то — у нас как встанем строем,

как всех порвём за свой братанский флаг!

У нас любой становится героем,

а нет войны — так запил и размяк…

(курортный романс)

Кримеа, этот твой язык...

он мой, он был моим всегда,

холмы нежны — я к ним привык,

меж них забуду холода.

В объятьях крепких обретёшь

достаток, счастье и покой.

Тебе другие шепчут ложь,

но я, Кримеа, не такой.

Уже готов, напрягшись весь,

проникнуть в щель, что так узка.

Расслабься и не куролесь,

Кримеа, я ввожу войска.

(жжение глаголом)

Я говорю от имени народа,

я это право честно заслужил,

когда ступал в огонь, не зная брода,

и плавил сыр, и сети плёл из жил,

Когда я брал с ура автобус зимний,

и ел комкастый вязкий серый суп,

и пел наш гимн, что многих гимнов гимней,

и знал, что значат ГЭС, и ГУМ, и ЦУП.

Я пережил и браки, и разводы,

я натурально пил денатурат —

я даже видел, как отходят воды,

когда идёт по улицам парад.

Я здесь впитал все соки и миазмы,

взамен навыделяв своих флюид.

Я — не комок безликой протоплазмы,

я — ветеран, борец и индивид!

И я скажу простым стихом поэта —

никто не поколеблет наших свай!

Не нужно нам вот это и вот это,

а это нам — наоборот — давай.

(территориальная целостность)

Я долго жил, и нынче я велик —

я сам себя из малого воздвиг!

Вот голова, вот жопа, вот живот,

вот ввод еды, а тут вот — вывод вод.

Я прирастал в процессе бытия,

и кое-что снаружи — это я,

и бородавка, и другой нарост —

мой бастион, мой болевой форпост.

И всё, что в недрах, глубоко внутри,

родное всё — огнём оно гори,

или напротив, по́хую мороз —

всё близко мне, всё — милое до слёз!

Я — совершенство, чистый идеал,

в покое бел, а при обиде — ал,

любой поймёт, моё единство мня,

как мне важна любая часть меня,

И только враг, что где-то там, вовне,

стремится к уменьшению во мне.

Уж он и скальпель взял, и дал наркоз…

Аппендикс? Язва? Может быть — фимоз????

Хирурги, отвалите бога ради —

умру, но не отдам себя ни пяди!

(гордость)

Я был особенный ребёнок,

хоть не просился на горшок —

зато был голос очень зво́нок,

зато ядрён был запашок.

Потом, уже в начальных классах,

я удивлял учителей —

мне равных не было в гримасах

и разноцветности соплей.

Затем я сделался подросток —

и начались прыщи и храп,

и становился перец жёсток

при виде даже страшных баб.

И пусть я не учился в вузах,

зато я встретился с судьбой

в больших фланелевых рейтузах

и в майке бледно-голубой...

Болел ветрянкою и корью...

Да, я не гений и не лорд,

но помню я свою исторью,

и очень ею, очень горд!

(прекрасной даме)

И что Вы прётесь от Бродского?

По-моему, он химера,

такой же, как Быков — вот с кого

я бы не брал примера!

Или ещё Пелевин —

как балалайка трёхструнен!

За бабки он злободневен —

попса, почти как Акунин.

И чёрный квадрат Малевича —

вообще тупая разводка,

да Вы пораскиньте маленечко,

Вы же не идиотка...

И страшная муть — Аквариум,

мутнее только Земфира,

и был бы у этой твари ум —

пела б внутри сортира...

Мудак этот Вуди Аллен,

и Спилберга — на помойку!

Ну, как я — оригинален?

Пойдёте со мною в койку?

(скульптур-мультур)

Толпа, рыча и гогоча,

на землю цвета серо-бурого

свалила образ Ильича

работы мастера Меркурова.

Пусти таких сюда в Москву —

они б немного попотели

и уронили б на траву

Петра Зураба Церетели.

А ворвались бы в Эрмитаж

как стая дикая мартышкина —

порвали бы, впадая в раж,

полотна живописца Шишкина.

Такие пляшут средь икон,

храпят в кино и планетарии,

бросают мусор из окон,

короче — быдло, пролетарии.

Им всё макдональдс бы, да кич...

Но я — я фальши не приемлю.

Я не предам тебя, Ильич,

не дам зарыть в сырую землю.

(российский план «Барбаросса»)

Выше всех летает наш пилот.

Глубже всех копает наш шахтёр.

Мы — цивилизации оплот,

но и враг наш дерзок и хитёр —

Он пилоту оторвал крыло,

у шахтёра отобрал кирку.

Только драться нам с ним западло —

слишком много чести пидорку.

Мы его сломаем изнутри:

для начала — скупим на корню.

Виллы на Майами? Дайте три,

и тот дом на пятой авеню.

(там-там-тарам)

Всего в какой-то капле яда,

в одном нажатии курка

нежнейших тёлок бродит стадо,

течёт коньячная река.

Там в золотом дворце икорном

Кобейну подпевает Цой,

Мэрлин Монро хрустит попкорном,

а Трахтенберг хрустит мацой.

Там бегемот парит как птица,

и рядом с тигром спит олень…

— а что ж тогда вам тут сидится?

— а лень

(диалектика)

Один народ проник в другой —

где кулаками, где деньгой.

Споил, скурил царёвых слуг,

девицам упростил досуг,

и в души, склонные к добру,

посеял немочь и хандру.

Народец мал, но не убог:

одних сгубил, другим помог.

Везде совал свой длинный нос,

умел и чары, и гипноз.

И вот где он — краса красот,

а нет его — растёт осот.

И через пару сотен лет

исчез хозяев прошлых след...

А к новым прёт ещё народ,

такой — не сунешь палец в рот:

коварен, остроумен, брав…

И победит, и будет прав.

(канун)

На столе у нас не пусто —

вот ржаные сухари,

вот мочёная капуста.

Ешь, да слёзы оботри.

Не рыдай давай, дурища,

а благодари Отца —

от него и кров, и пища.

Что ж ты бесишься, овца?

Что в твоём мозгу овечном?