Собрание сочинений в пяти томах - Михаил Афанасьевич Булгаков

К этому добавила, пылая от счастья, что, может быть, он «увлечет ее 15-го в Ленинград»!

Хорошо было бы, если б Воланд залетел в Барвиху! Увы, это бывает только в романе!

Остановка переписки — гроб!

Я потеряю связи, нить правки, всю слаженность. Переписку нужно закончить, во что бы то ни стало.

У меня уже лихорадочно работает голова над вопросом, где взять переписчицу. И взять ее, конечно, и негде, и невозможно.

Сегодня он уже вытащил сестренку в Барвиху, и день я теряю.

Думаю, что сегодня буду знать, понесет ли его в Ленинград или нет.

* * *

Роман нужно окончить! Теперь! Теперь!

* * *

Со всей настойчивостью прошу тебя ни одного слова не писать Ольге о переписке и о сбое. Иначе она окончательно отравит мне жизнь грубостями, «червем-яблоком», вопросами о том, не думаю ли я, что «я — один», воплями «Владимир Иванович!!», «Пых… пых» и другими штуками из ее арсенала, который тебе хорошо известен.

А я уже за эти дни насытился. Итак, если ты не хочешь, чтобы она села верхом на мою душу, ни одного слова о переписке.

Сейчас мне нужна эта душа полностью для романа.

* * *

В особенно восторженном настроении находясь, называет Немировича «Этот старый циник!», заливаясь счастливым смешком.

* * *

Вот стиль, от которого тошно!

* * *

Эх, я писал тебе, чтобы ты не думала о театре и Немировиче, а сам о нем. Но можно ли было думать, что и роману он сумеет приносить вред. Но ничего, ничего, не расстраивайся — я окончу роман.

Спешу отдать Насте письмо. Продолжение последует немедленно.

Твой М.

142. Е. С. Булгаковой. 3 июня 1938 г.

Москва

Днем.

«Подсолнечник (Helianthus)»

«Хорошее медоносное растение».

Из Брокгауза.

Дорогая Люси!

Я очень рад, что ты заинтересовалась естественной историей. Посылаю тебе эту справку из словаря. Ты ведь всегда была любознательна!

* * *

Да, роман… Руки у меня невыносимо чешутся описать атмосферу, в которой он переходит на машинные листы, но, к сожалению, приходится от этого отказаться!

А то бы я тебя немного поразвлек!

Одно могу сказать, что мною самим выдуманные лакированные ботфорты, кладовка с ветчиной и faux pas[1581] в этой кладовке теперь для меня утвердившаяся реальность[1582]. Иначе просто грустно было бы!

* * *

Ты спрашиваешь печально: «Неужели действительно за один день столько ненужных и отвлекающих звонков?» Как же, Дундик, не действительно? Раз я пишу, значит действительно.

Могу к этому добавить в другой день еще Мокроусова (композитор? Ты не знаешь?)[1583] о каком-то либретто у Станиславского и разное другое.

* * *

Привык я делиться с тобою своим грузом, вот и пишу! А много накопилось, пишу, как подвернется, вразбивку. Но уж ты разберешься.

* * *

Шикарная фраза: «Тебе бы следовало показать роман Владимиру Ивановичу». (Это в минуту особенно охватившей растерянности и задумчивости.)

Как же, как же! Я прямо горю нетерпением роман филистеру показывать.

* * *

Одно место в твоем письме от 31-го потрясло меня. Об автографах. Перекрестись, <…>. Ты меня так смутила, что я, твердо зная, что у меня нет не то что строчки горьковской, а даже буквы, собирался производить бесполезную работу — рыться в замятинских и вересаевских письмах, ища среди них Горького, которого в помине не было.

У меня нет автографов Горького, повторяю! А если бы они были, зачем бы я стал отвечать, что их нет? Я бы охотно сдал их в музей! Я же не коллекционер автографов.

Тебе, <…>, изменила память, а выходит неудобно: я тебе пишу, что их нет, а ты мне, что они есть[1584].

Это Коровьев или кот подшутили над тобой. Это регентовская работа!

Не будем к этой теме возвращаться! И так много о чем писать!

* * *

Прости! Вот она — Ольга, из Барвихи. Целую руки!

Твой М.

Следующее письмо буду писать ночью.

143. Е. С. Булгаковой. 4 июня 1938 г.

Москва

В ночь на 4.VI.

Дорогая Люси!

Перепечатано 11 глав. Я надеюсь, что ты чувствуешь себя хорошо?

Целую крепко.

Твой М.

144. Е. С. Булгаковой. 9 июня 1938 г.

Москва

В ночь с 8-го на 9-е июня.

Дорогая Купа,

в сегодняшней своей телеграмме я ошибся: было переписано пятнадцать глав, а сейчас уже 16. Пишу эту открытку, чтобы она скорее достигла Лебедяни, а подробнее все опишу в письме завтра.

Устал, нахожусь в апатии, отвращении ко всему, кроме <…>[1585].

Целую крепко! Твой М.

P. S. Сергей Петрович[1586] взял с меня честное слово, что в каждом письме я буду писать по крайней [мере] две строчки приветов от него.

145. Е. С. Булгаковой. 10 июня 1938 г.

Москва

Днем.

Дорогая Лю!

Все в полном порядке — перестань беспокоиться! Сейчас получил твое закрытое от 8-го. К сожалению, опять посылаю открытку, потому что сочинение большого письма тебе — это целое священнодействие. Со всех сторон наваливаются важные мысли, которые все нужно передать тебе, а для этого требуется несколько часов полного уединения. Вот сегодня я и намереваюсь составлять большое в надежде, что меня не будут отрывать. Обдумываю вопрос о нашем свидании. Что комнату ты наняла — это хорошо. Но вот куда ты думаешь пристроить Ник. Роб.[1587]? Но, впрочем, все эти вопросы до большого письма.

* * *

Вот с романом — вопросов!! Как сложно все! Но и это до большого. Диктую 18-ю главу. Жди известий.

Твой М.

Целую тебя крепко! Кланяйся Жемчужникову[1588]!

146. Е. С. Булгаковой. 11 июня 1938 г.

Москва

Дорогая Лю!

Хорошо, что ты наняла комнату на всякий случай. Но удастся ли мне вырваться — вопрос!

В числе прочего есть одно! Это июльский приезд sister-in-law[1589]. То есть не то что на 40 шагов, я не согласен приблизиться на пушечный выстрел! И вообще полагаю, что в начале июля половина Лебедяни покинет город и кинется бежать куда попало. Тебя считаю мученицей или, вернее, самоистязательницей. Я уже насмотрелся!

По окончании переписки романа я буду способен только на одно: сидеть в полутемной комнате и видеть и читать только двух людей. Тебя! И Жемчужникова. И больше никого. Я не могу ни обедать в компании, ни гулять.

Но это не все вопросы этого потрясающего лета.

* * *

Ольга приехала работать. Попробую написать тебе ночью. Итак, я не знаю, как же