Репетитор - Георгий Исидорович Полонский

сметь трогать того парня в Рубиновом зале! Если бы вы «напевали» интересней, чем он, она бы вас слушала. Идите, сеньор Отелло!

К а п р а л (удивлен). Слушаюсь. Только я — Орландо. (Щелкнул каблуками и вышел.)

Ф и л и п п. А знаете, вы молодец…

М а р и я - К о р н е л и я. То есть не совсем скорпион? Большое спасибо. Ну, Кармела, я жду.

К а р м е л а (в слезах). Сеньорита… миленькая, золотая, бриллиантовая! Для вас это одно любопытство, игра, а меня мучить будут…

М а р и я - К о р н е л и я. Мучить будут? Прекрасно! Я прямо-таки обожаю, когда людей мучают! Выкладывай, что там у тебя, живо!

Ф и л и п п. Не бойтесь, Кармела. Сеньорита не собирается вас губить, она на себя клевещет.

М а р и я - К о р н е л и я (Кармеле). Этот дядя меня воспитывает просто… Доставай скорей, а то совсем разозлюсь!

Ф и л и п п. Не плачьте, Кармела, не надо. Сеньорита не злая. Она в ужасе от того, что ее считают причастной к страданиям людей, к арестам, казням…

К а р м е л а. Этот Орландо не оставит меня в покое!

Ф и л и п п. Вот у меня тоже в руках произведение, которое, — клянусь вам — может стоить одному человеку очень дорого. (Показывает свернутый холст.) Но его не выдаст, его спасет Мария-Корнелия…

М а р и я - К о р н е л и я. Которая недаром пила «Слезу Спасителя». И допилась до того, что спасает врагов! И уж тем более — дурочек влюбленных.

Кармела отошла в тень, отвернулась и извлекла клеенчатую, кустарно сшитую тетрадь.

К а р м е л а. Только я сама не читала… и не думала… и вообще я тут сбоку припека…

М а р и я - К о р н е л и я (тетрадь у нее). Да, правильно я отгадала: бедный укушенный капрал бесится от ревности! Сеньор Филипп, знаете, что это? Это стишки! Только почему-то разными почерками. (Кармеле.) У тебя что, роман с целой компанией этих мастеров?

К а р м е л а. Я ничего не знаю. Это не мое. И я не насовсем отдаю вам тетрадку — да, сеньорита? Вот Орландо сменится — я заберу?

М а р и я - К о р н е л и я. Да-да. Сохраню я тебе твою крамолу ужасную.

К а р м е л а. Дай бог счастья вам и сеньору… я пойду… (Уходит, но тут же возвращается, в испуге.) Сеньор… а вы можете поклясться святым Онофре, что вы не оттуда… не из Легиона?

Мария-Корнелия рассмеялась бурно, а Филипп — невесело и кратко.

Ф и л и п п. Клянусь, Кармела. Клянусь спасением своей души, что я не оттуда. Неужто похож?

К а р м е л а. Да там всякие есть. И сочинители тоже. Простите, ради Христа. (Уходит.)

М а р и я - К о р н е л и я. Уже два раза вы меня заставили быть добренькой. Но это — ладно, даже приятно. Хуже, что лезут какие-то мысли, которые в голове не помещаются. Торчат во все стороны, как солома.

Ф и л и п п. Со мной та же история, сеньорита. Только моя «солома» еще и тлеет к тому же, и чадит… (Листает тетрадь.) Вы, между прочим, ошиблись: это в самом деле стихи, только не о любви.

Здесь, кажется, сам свет закован в цепи,

Озноб идет по коже от их лязга,

Здесь все науки срезаны под корень

И люди носятся по улицам бессонным,

Как утлые челны по морю крови…

М а р и я - К о р н е л и я. Это что… про нас? Про Каливернию?

Ф и л и п п (глянул по сторонам). Это?! Как вам пришло в голову? О сеньорита, вы жуткую вещь сказали. Хорошо еще, что майора тут нет. Что вы, нет, это Гарсиа Лорка, ему было совсем не до нас, у него была своя тоска и свои страхи, испанские.

М а р и я - К о р н е л и я. А я потому так сказала… потому что вы меня путаете!

Ф и л и п п. Не нужно кричать. Мы с вами поняли — по тому, в какой панике Кармела, как шерсть встала дыбом у вашего капрала, — что тетрадку они считают запрещенной. Но они ведь и ошибиться могли. Они — по малограмотности, вы — сгоряча… (После паузы.) А вот интересно: если перед сном вы зайдете к отцу пожелать ему спокойной ночи…

М а р и я - К о р н е л и я. Мне некуда заходить, его сейчас нет во дворце.

Ф и л и п п. Ну, в другое время. Зайдете и заодно похвастаетесь: папа, послушай, какой я знаю стишок…

Что значит в наши дни быть баснословно смелым?

Звать черным черное, а белое звать белым,

Чрезмерно громких од убийцам не слагать,

Лгать только по нужде, а без нужды не лгать.

М а р и я - К о р н е л и я. Сеньор Филипп… Считайте, что я тоже малограмотная, пожалуйста! Ну, а Легион, по-вашему, из кого состоит? Если подслушают, я ж не смогу вас защитить! Даже сердце трепыхается… Оставьте эту тетрадку, отдайте мне!

Ф и л и п п. Да почему? Это написано в семнадцатом веке, немцем. В семнадцатом, понимаете?!

М а р и я - К о р н е л и я. Все равно. Ну не радует, не восхищает меня такая поэзия! Пугает только, и все.

Ф и л и п п. Когда заплываешь далеко, всегда страшновато. Да, приходится все же допустить, что не вы одна понимаете эти строчки вот так опасно…

М а р и я - К о р н е л и я. То-то. Значит, я не глупее других?

Ф и л и п п. Ничуть. Но в данном случае — кто похуже соображает, тот лучше выглядит, чаще смеется, спокойнее спит.

М а р и я - К о р н е л и я. Нет, вы меня все-таки запутали. Я устала уже!

Ф и л и п п. Естественно: первый час. Позвольте мне откланяться.

М а р и я - К о р н е л и я. Нет! Не устала, а побаиваюсь чего-то. Не уходите сейчас!

Ф и л и п п (снова сел, снова листает тетрадь). А вот и песни не столь отдаленные. Неруда, Назым Хикмет, Незвал… Тувим, Элюар, Маяковский… Смотрите-ка, собрали такую поэтическую интербригаду. Вот он, вкус моей сестры…

Право, я живу в мрачные времена.

Беззлобное слово —

                               это свидетельство глупости.

Лоб без морщин

                         говорит о бесчувствии,

Тот, кто смеется,

                         еще не настигнут страшной вестью.

Что ж это за времена,

Когда разговор о деревьях

                                         кажется преступлением,

Ибо в нем заключено молчание

                                                о зверствах!

Тут все в таком духе…

М а р и я - К о р н е л и я. Вот видите. И нечего, значит, продолжать!

Ф и л и п п. Так они, наверно, рады бы петь о другом… но действительность такая продолжается, что же делать. (Тетрадь закрыл и, однако, продолжил ее шестьдесят шестым сонетом Шекспира, читая его наизусть самому себе.)

Измучась всем, я умереть хочу.

Тоска смотреть, как мается бедняк,

И как шутя живется богачу,

И доверять, и попадать впросак,

И наблюдать, как наглость лезет в свет,

И честь девичья катится ко дну,

И знать, что ходу совершенствам нет,

И видеть мощь у немощи в плену,

И вспоминать, что мысли заткнут рот,

И разум сносит глупости хулу,

И простодушье простотой слывет,

И доброта прислуживает злу…

М а р и я - К о р н е л и я (заткнула себе уши). Я ничего больше не слушаю! Ни строчки! Все, кончили мы вечер этой «милой» поэзии! Я не для того вас приглашала в конце концов!

Ф и л и п п. Да-да-да. «Исповедь лгуньи»