Андрей Платонов - Том 6. Дураки на периферии

Александр (обнимая няню). Нянюшка моя… Здравствуй, матушка, здравствуй, родная моя…

Арина Родионовна. Здравствуй, ангел мой, здравствуйте, друг наш любезный, — храни вас господь милостивый!

Няня крестит голову припавшего к ней Александра.

Арина Родионовна. Соскучился, милый, — по нас соскучился, по людям своим… А уж мы-то по вас глаза досуха выплакали, каково там-то вам, в училище, в сиротстве жить, — скудно да немило. Чужая-то печь и топленая холодной бывает… Ах, дружок наш бедный, коли бы вы сердце наше чувствовали…

Александр. А я чувствую его, — вот оно, матушка, бьется, вот оно стучит, ваше сердце, ко мне…

Арина Родионовна. Правда, правда твоя, батюшка наш Александр Сергеевич, стучится к вам наше сердце, любит оно вас, да мало того что любит…

Александр. А что? А еще что же?

Арина Родионовна. Да еще боится оно за вас…

Александр. Чего, чего же оно боится?

Арина Родионовна. Мало ли чего: слыхала я, резвыми вы, сударь, стали, потихоньку бы жили… По-нашему, тихие-то счастливей живут!

Александр (отпрянув). Счастливей? Машенька — иль не тихая?

Арина Родионовна. Уж чего — и тихая, и кроткая.

Александр. А счастливая она?

Арина Родионовна. Да ну уж, где ее счастье? Чужую собаку щекотать?

Александр. А вы говорите — у кроткого счастье. Вот и петли вы спутали, дайте я сызнова счет-то начну.

Александр берет спицы, начинает вязать какой-то паголенок, что вязала его няня.

Арина Родионовна. Аль не забыл, батюшка? Поменьше-то были, все бывало: дай-ко, дай-ко я, нянюшка, чулок тебе свяжу аль варежку. И руки-то у вас были с терпением, как крестьянские, и сами-то были совсем еще в малолетстве.

Александр. А я на старости лет мужиком стану либо инвалидом — и буду жить тогда в будке при дороге…

Арина Родионовна. Да чего уж так, батюшка! Говоришь невесть чего, как Машка наша.

Александр. А правда, матушка. Бог весть, что будет-то.

Арина Родионовна. Бог весть, милый мой.

На дворе громко и весело брешет изгнанная собака.

Даша. Ишь ты, повеселел кобель-то!

Арина Родионовна. Пусть его! Пусть его там мороз пощекочет.

Александр. Пусть ему — царской собаке. (Передает няне вязание). Седьмую петельку, нянюшка, ты пропусти, там узелок я завязал…

Маша (к Пушкину). Я тебе цветы сбирала, сбирала, а они потухли… А зачем меня Дашка облила водой? Я мокрая была, мне холодно было…

Александр. Ты сама цветок, вот зачем. А цветы всегда поливают водой.

Маша (довольная). Я сама цветок! — вот зачем. Я так и знала… А когда я буду счастливой? Ты говорил — я буду.

Александр. Когда?.. А тогда же, когда и я, — мы с тобою вместе будем счастливыми! Ах ты, душенька!

Арина Родионовна. Да живи хоть ты-то, батюшка, счастливым.

Александр. А вы?

Арина Родионовна. А мы и без счастья привычные.

Александр (гневно). Без счастья можно, нянюшка, а без вольности нельзя!

Даша. Без вольности нам нельзя!

Арина Родионовна (Александру). Нельзя, мой дружочек, — без вольности и былинка вянет. Да глупому-то и без воли живется.

Маша. Я былинкой буду, а глупой Машкой не хочу! Я умру тогда.

Александр. Как грустно ты сказала, бедная Машенька…

Маша. А что вольность? — ты говорил.

Александр. Прелесть, — такая же, как ты.

Арина Родионовна (с живостью). А я без воли век прожила… Как во сне, батюшка, как в дреме ушли мои годы…

Александр (грустно). Как во сне… (К Машеньке). А ты будешь вольной, и ты проснешься, бедная умница…

Маша. Я буду прелесть, — ты говорил.

Арина Родионовна. Да ну уж, — где она, воля и прелесть. Сколько я детей выходила… И сестрица ваша, Ольга Сергеевна, и вы, Александр Сергеевич, не миновали моих рук. Как их минуешь-то! Не сплю, бывало, любуюсь младенцем-то и думаю: может, вот оно, вырастет божье дитя, — всему свету на радость, а я тоже не лишняя, я у сердца грела его. Может, думаю, отогрею того, кто каждой душе будет в утешение и спокон века всем надобен, — стало быть, и я не напрасно жила-горевала… А кто ж его знает!

Александр. А кто ж его знает!.. (Обнимает няню). Вырастила ты нас, а вдруг мы — балбесы!

Арина Родионовна. Нету, не должно быть, нету! (Она припадает к руке Александра, но тот не дает свою руку).

Из господских горниц появляются Василий Львович, Ольга Сергеевна, гости Ольги Сергеевны: дама с усами, старый человек — без усов и без волос на голове — посол датского короля, музыкант со скрипкой, которого ведет об руку Василий Львович.

Василий Львович. Он тут, он здесь — я так и знал! Саша, я тебя ищу: я поэт, а ты еще в задатке, в темной натуре. Натура же — это страсть, а поэзия — трезвость. Кто ты такой, Саша? Ты мой племянник — всего и дела, Саша… Ты племянник!

Александр. Племянник. Зато у какого дяди!

Василий Львович. Ну верно, ну верно!

Ольга Сергеевна. Сашенька, нам скучно без тебя… В Лицее ты один и здесь без нас.

Александр. И здесь Лицей, сестрица.

Ольга Сергеевна. Чему же ты здесь учишься? И мы хотим поучиться.

Александр. Чему в Лицее, сестрица, не учат.

Ольга Сергеевна. Чему же?

Александр. Не знаю чему, потому и учусь.

Ольга Сергеевна. Ну-ну… Ах, Саша! Ведь скоро мы снова будем в разлуке…

Александр. Скоро, скоро… А что разлука! Душа моя будет с тобою…

Ольга Сергеевна. Брат мой милый… А ты не забыл, что сегодня я именинница?

Василий Львович. Кстати, да, именины… Зачем я вас попросил сюда? А затем, что и здесь дом Пушкиных, и здесь существуют служители муз, а может быть, живут и сами музы, но в тайном виде, в смиренном жилище — на печке, за печкой, в сенях, где лешие, где тараканы. Саша! Ты увидишь сейчас зрелище небывалое!

Александр. А все уже бывало, дядя.

Василий Львович. Ах ты, старик! Даша, Глаша, ты где? Ты тут? Нет, не все еще бывало! Прошу вас, господа, — внимание! Потом мы будем танцевать — здесь тепло, здесь огонь в русской печи, здесь хорошо, как в деревне… Даша!

Даша. Чего? Я давешь тут…

Василий Львович. Даша! Даша, я попрошу вас — произнесите стихотворение, что вы читали здесь…

Даша. А я и другое знаю!

Василий Львович. Боже мой! А сколько вы знаете стихов?

Даша. Все.

Василий Львович. Как — все? И мои знаете произведения?

Даша. Нету, ваших не знаю. Ихние знаю, Александра Сергеевича.

Василий Львович. Так-с. Это не вполне-с все! Читайте, однако, что помните.

Даша. Я все помню… (Босая, наивная и доверчивая, но сохраняя полное достоинство, она выходит на середину людской, в то время как гости располагаются вокруг Даши, и воодушевленно декламирует, вся отдавшись произведению Пушкина и своему воображению).

Навис покров угрюмой нощиНа своде дремлющих небес;В безмолвной тишине почили дол и рощи.В седом тумане дальний лес;

Чуть слышится ручей, бегущий в сень дубравы,Чуть дышит ветерок, уснувший на листах,И тихая луна, как лебедь величавый,Плывет в сребристых облаках.

В начале ее декламации Василий Львович, Александр и Ольга Сергеевна весело улыбаются, следя за телодвижениями Даши, которыми она сопровождает декламацию; посол и дама с усами остаются надменно бесстрастными; затем Василий Львович и Ольга Сергеевна продолжают улыбаться, но Александр Пушкин делается серьезным и погружается в задумчивость; музыкант со скрипкой, которого привел Василий Львович, отходит к рампе, обращается лицом к зрителю и начинает играть импровизированное музыкальное сопровождение к стихам Пушкина.

Плывет — и бледными лучамиПредметы осветила вкруг.Аллеи древних лип открылись пред очами,Проглянули и холм и луг;

Здесь, вижу, с тополем сплелась младая иваИ отразилася в кристалле зыбких вод;Царицей средь полей лился горделиваВ роскошной красоте цветет.

С холмов кремнистых водопадыСтекают бисерной рекой,Там в тихом озере плескаются наядыЕго ленивою волной;

А там в безмолвии огромные чертоги,На своды опершись, несутся к облакам,Не здесь ли мирны дни вели земные боги?Не се ль Минервы росской храм?

Не се ль Элизиум полнощный…

Не управляя своим вдохновением, Даша подымает руки, делает резкое движение и вдруг закрывает лицо руками во внезапной застенчивости и убегает на время за печку. Ольга Сергеевна улыбается, Василий Львович хохочет и аплодирует, посол и усатая дама крайне шокированы и морщатся, Маша, Арина Родионовна и Александр серьезны, у Александра катятся слезы по грустному лицу, слезы идут и по лицу музыканта, продолжающего играть свою мелодию.