Летят журавли - Виктор Сергеевич Розов

через центральную комнату.)

Лева (оторвавшись от чтения). Мир?

Альберт. У вас одеяло сползать будет, давайте подставлю стул. (Ставит к дивану стул.)

Лева. Спасибо. Ты тут, в доме, видать, действительно гвоздь. Из-за тебя целая баталия.

Альберт. Спокойной ночи.

Лева. Спок, спок!

Альберт ушел.

В комнате Альберта и Кима

Ким очищает с портрета следы от ботинок и раздумывает – повесить или нет. Свернул в трубочку.

В кабинете

Жарков. Какой я отец… Все на самотек пустил. Да и что сделаешь. Когда пишешь, получается расчудесно, все концы со всеми концами в самом лучшем виде сходятся. А жизнь – она совершенно непостижимая. Какие законы, отчего так, а почему не этак, зачем? На свете и есть только одна правдивая и невыдуманная книга – сама жизнь.

Егорьев продолжает читать рукопись.

Ким неплохой парень, а вот как-то не сложилось. Почему? В романе я бы объяснил: неправильное воспитание, дурные черты характера, влияние среды особенно или что-нибудь в этом духе. А тут – понятия не имею. И Аллу любил прямо-таки самозабвенно, и работает всегда честнее честного, на сына не надышится. Альберт – парень действительно славный. Если уйдет, тут потускнеет все, ряской покроется. А Нина? Что за жизнь у молодой женщины! Ей ребенка охота, я знаю. Она как-то обронила это, не выдержала. А где его возьмешь? В обществе она не бывает. Не на улице же мужика ловить будешь… Ну ладно, пока, устал я что-то. (Встал.)

Егорьев. Разрешите, я возьму рукопись домой, внимательно прочту.

Жарков. Не разрешаю. Вдруг по дороге потеряешь – вещь ценная. Я еще ночью над ней поработаю.

Прощаются.

Зачем на Волгу-то гонял?

Егорьев. В Волгореченске ГЭС строят, самая большая в Европе будет.

Жарков. Все светишь.

Егорьев. Не вам завидовать.

Жарков. Это конечно.

Проходят в центральную комнату.

Егорьев. Приятных сновидений, молодой человек!

Лева. Всего доброго!

Жарков. Читаете. Как у человека голова сконструирована… Набиваешь ее, набиваешь, и все влезает. Мясорубка!

Лева. Да, неплохое запоминающее устройство.

Жарков. Я тут читал – скоро ваш брат ученый нам в мозги электроды совать будет, питать, так сказать, умственно, чем требуется. Не больно будет?

Лева. Не бойтесь, вам это еще не грозит.

Жарков. А я и не против. Может, воткнуть штырь – и ты талант, и на тебя с неба чуда посыплются. Чуда, чуда – только лови их за хвост да за ножки.

Жарков и Егорьев выходят. Слышно, как запирается дверь.

Жарков (возвращается). Удобно?

Лева. По-царски!

Жарков. Спокойной ночи!

Лева. Спокойной ночи!

Жарков ушел к себе в кабинет. Через центральную комнату проходит Альберт, неся начищенные ботинки.

Альберт. Вам надо лечь в нашей комнате, с папой. А я бы – сюда. Проходная – мешаем.

Лева. Командировочный!.. Значит, не пущают?

Альберт. Куда?

Лева. С матерью.

Альберт. Я и сам не хочу.

Лева. Почему?

Альберт. Не хочу.

Лева. Хочешь.

Альберт. Странно вы рассуждаете.

Лева. Противоестественно не хотеть. Я, конечно, чужой в доме, Альберт, я тебя знаю мало, ты меня и того меньше, и уеду я через день-два… Боюсь, они тебе тут сообща перебьют ноги на всю жизнь.

Альберт. То есть?

Лева. Понимаешь, как бы тебе сказать помягче и с полной откровенностью… Ну, тебя в школе, конечно, учили: за идеалы надо драться, жертвовать и так далее?

Альберт. Учили.

Лева. Это ведь все правда, друг мой. Жертвовать! Не знаю, поймешь ли, но в искренности моей можешь не сомневаться: говорю тебе – отвечаю себе. И никто так не искренен, как спутник в вагоне, случайный встречный. Таковым меня и считай… В доме у вас не ахти.

Альберт. Это я чувствую.

Лева. Молодец!

Альберт. Но мне хочется, чтобы было хорошо.

Лева. Просто молодец!

Альберт. И я люблю свой дом.

Лева. Полный молодец! Видишь ли, в течение жизни, даже такой недлинной, как твоя, у человека, Альберт, образуется множество невидимых нитей, связей, самых неожиданных, часто самых приятных. Слыхал, говорят, даже каторжник может полюбить свои кандалы. Увы, мы любим свои цепи или нити – называй как хочешь. Вот у тебя есть дедушка, тетка, наконец, отец. Все люди чудесные, я их давно знаю – и ты уже повязан по рукам и ногам. Друзья в школе, наверное, есть и девочка. Нити, нити, ты понимаешь?.. Но у тебя есть еще и большая цель. Надеюсь, есть? И вот когда все эти нити – а их так много, что если эти паутинки свить вместе, то получится такой, знаешь, здоровенный, толстенный канат, что и кораблю в десять тысяч лошадиных сил не отвалить от причала, если этот канат не сбросить с причальной тумбы, сколько ни пыхти… так вот, когда твой идеал цели приходит в противоречие с этим канатом, туго, друг, приходится, здорово туго! Они любят тебя, они дышат тобой, ты главная игрушка в доме и лучик света в полутемном царстве, как о тебе мне только что твоя тетка сказала. Они будут держать тебя здесь. И ты из любви к ним можешь потерять главное.

Альберт. Могу.

Лева. И все несчастные и убогие на всем свете будут тебе аплодировать, обнимать, целовать и кричать: ай, какой он хороший, ай, какой он добрый!

Альберт. Это плохо?

Лева. Почему? В общем, трогательно. Словом, может, мне и не надо было соваться, но ты мне показался парнем довольно интересным, и я объяснил тебе ситуацию. Все остальные будут тащить тебя в совершенно противоположные стороны. В общем-то, решать будешь сам. Свобода выбора. Распроклятая штука… Знаешь, в школе у нас не учат реальной жизни, оттого мы потом и набиваем себе шишки на лоб на каждом шагу или просто поступаем неверно.

Входит Ким.

Ким. Ты что пропал?

Лева. Философствуем на отвлеченные темы.

Альберт. Иду.

Ким и Альберт проходят в свою комнату.

Ким. О чем это ты с ним?

Альберт. Так… Не очень разберешь о чем.

Ким. Без четверти три. Ложись.

Укладываются спать.

В центральной комнате

Лева взбил свою подушку, устроился поуютнее и погасил лампу.

В кабинете

Жарков все время сидел спокойно в кресле, вытянув ноги, и о чем-то сосредоточенно думал. Сейчас он встал, тихо раскрыл шкаф, выдвинул ящик письменного стола, отворил дверцы его тумбочек и стал вынимать рукописи, пачку за пачкой. В то время как в центральной комнате идет действие, Жарков связывает бумаги бечевками.

В центральной комнате

Входит Нина. В руках у нее пол-литровая стеклянная банка, в которую поставлена зажженная свеча. Остановилась. Прислушалась. Полная тишина. Идет к дивану, смотрит на спящего Леву. Умышленно роняет со стола чайную ложку. Лева не просыпается. Но в своей комнате Альберт приподнял голову с подушки.

Альберт. Что-то упало.

Ким. По-моему, чайная ложка. Командировочный пить, наверно, захотел, шарится. Спи…

Альберт. Там кто-то ходит, по-моему, слышишь?

Ким. Спи, спи, не выдумывай, никто не ходит. Он, наверно, и шлепает.

Нина капает каплю воска на руку Левы и тут же тянется к полке над диваном. Лева просыпается.

Нина. Тихо, тихо! Разбудила! Хотела взять словарь. Не спится. Чего, думаю, терять время, поработаю. Ты уже уснул?

Лева. Да. Намотался за день.

Нина (подсела к Леве на диван). Поболтаем немножко.

Лева. С удовольствием.

Нина (смеется). Какое уж тут удовольствие! У тебя глаза слипаются. (Дотрагивается пальцем до его глаз.)

Лева инстинктивно отстраняет голову.

Тю-тю-тю, какой ты пугливый… Она красивая?

Лева. Кто?

Нина. Без пяти минут.

Лева. По-моему.

Нина. Веселая?

Лева. В каком смысле?

Нина. В самом обыкновенном – серьезная или веселая?

Лева. Разная.

Нина. Это превосходно – разная. Человек должен быть вечно разнообразным и меняться каждый час, как ребенок, верно?

Лева. К лучшему, разумеется.

Нина. Нет, я не об этом. Просто меняться. Вот ты сейчас совсем иной, и мне интересно. Того – худого, лупоглазого – и в помине нет. Теперь вот ты какой складный (берет его руку), и рука мужская, не цыплячья… А меня сильно перевернуло?

Лева. Тоже повзрослела.

Нина. Да не тяни ты свою руку обратно, не тяни, девица!

Лева. Как хочешь.

Нина. Да уж уступи, я больная, а больные – эгоисты… Вот