Приказ номер один - Гастон Самуилович Горбовицкий

наукам. Анастасия и доктор будет. У нее двухкомнатный кооператив, дача, третьи «Жигули» меняет. Деньги нужны были, когда в круиз вокруг Европы надумала, — репетиторством занялась; то на ночь за баранку садилась, гоняла по городу, леваков развозила. А шоферюга этот ее — вчера из районного племсовхоза, восьмилетку общеобразовательную одолел ли — большой вопрос… Зато прибить-приколотить, стенку собрать-поставить, сантехнику отрегулировать, паркет отциклевать, в общем, любой ремонт — мужик в доме! Хозяин. Двое детей уже, и это, похоже, у них только начало. Как бы с докторской диссертацией Анастасия Павловна одновременно и в матери-героини не вышла… Правда, пьет. Умелец-то! (Помолчав.) А мой вот — за решеткой… А как ему сидеть?

П а ш к о в. Осудят — придется.

Л и д и я. Увидеть мне его надо, увидеть… Увидеть! (Снова становится в просвет за шкаф.) Иди за ним, Пашков!

П а ш к о в. Не настаивайте, пожалуйста…

Л и д и я. Я прошу. Я тебя прошу. Я очень тебя прошу.

П а ш к о в. Будете настаивать… Вы будете настаивать, и я соглашусь…

Л и д и я. Иди же…

П а ш к о в (продолжая). …А я — не могу.

Л и д и я (стонет). Пашков!!!

П а ш к о в. Такая у меня идеология…

Л и д и я (выходя из укрытия). Ну, служи, Пашков. Такие здесь нужны.

П а ш к о в. Ухожу я…

Л и д и я. Куда ты уйдешь… Еще всех нас пересажаешь, Пашков. (Идет к выходу.)

П а ш к о в. Стоп!

Лидия останавливается в дверях.

Буду считать, что мой рапорт об увольнении уже удовлетворен. Прошу вас подождать.

П а ш к о в  выходит, Лидия становится в просвет за шкаф… Входит  О л е г  С в е т л о в, сопровождаемый  П а ш к о в ы м.

П а ш к о в. Перекур.

Пашков и Олег Светлов закуривают.

О л е г. Как сменишься, съезди к моей жене, мне некого, кроме тебя… Приедешь и скажешь, слово в слово, вот что… Вот что…

Лидия выходит из укрытия.

Ты здесь?

П а ш к о в. Три минуты. Время контролируешь сам. (Отходит к окну, поворачивается спиной.)

Л и д и я. С тобой, куда отправят, поеду.

О л е г. Вот что…

Л и д и я. Не разрешат — здесь дождусь.

О л е г. Вот что… Я исчезаю.

Л и д и я. О чем ты?

О л е г. Ничего не вышло.

Л и д и я. О чем?

О л е г. Устраивай свою жизнь.

Л и д и я. О чем ты, о чем?

О л е г. Не вышло ничего.

Л и д и я. Вот ты о чем, о, господи… Вернешься, все будет! Машина, кооператив, дача, какую только сам пожелаешь! И вокруг Европы махнем, и к этим… гейзерам и глетчерам! Я заработаю. На все заработаю. У нас по четыреста — пятьсот люди выгоняют, когда захотят, когда надо. Побольше профессорши Гороховской принесу!

О л е г (перебивая). Я исчезаю!

Л и д и я. А мне куда?

О л е г (Пашкову). Время!

П а ш к о в. Заткнись!.. Извини. (Указав на вторую дверь.) Сюда. (Лидии.) Не задерживайтесь…

П а ш к о в  и  О л е г  С в е т л о в  уходят; Лидия неподвижна…

7

Ш е л а г у р о в, И. М. С в е т л о в, К л и н к о в а.

Ш е л а г у р о в (Светлову). Ты ему доверился, понимаю, очень хотелось верить, как не понять, ты ошибся, это искренне, какие сомнения…

С в е т л о в И. М. (отстраняясь). А ты — профессионал.

Ш е л а г у р о в (останавливаясь). Да?

С в е т л о в И. М. Профессионал, но не Мегрэ, огорчу тебя. Можешь выбросить в корзину, что он там написал тебе в расстройстве.

Ш е л а г у р о в. Не понял.

С в е т л о в И. М. Это я ему разрешил. Я вспомнил.

Ш е л а г у р о в. Ты?

С в е т л о в И. М. Таким образом, если распечатка формально была разрешена, исходный криминал, как ты сам понимаешь, смягчается… если вообще не отпадает?

Ш е л а г у р о в. Так, значит.

С в е т л о в И. М. Значит, так.

Ш е л а г у р о в. Что ты мне тут… лепишь горбатого?!

Напряженная пауза.

К л и н к о в а (встает). Я внесу исправления в дело Савельева — Гурьева. (Выходит.)

С в е т л о в И. М. Где тут его сочинение? (Берет со стола протокол допроса.) Да-да, это в корзину…

Светлов И. М. направляется к корзине; Шелагуров перехватывает его руку, отбирает протокол.

Ш е л а г у р о в. Соображаешь?

С в е т л о в И. М. Что надо — сообщу я.

Ш е л а г у р о в. Что ты мне тут…

С в е т л о в И. М. …Леплю горбатого? Я делаю чистосердечное признание, чего ты так упорно добивался. Записывай!

Ш е л а г у р о в (не двигаясь). Что ты разрешил ему эту распечатку на служебной оргтехнике.

С в е т л о в И. М. В порядке исключения.

Ш е л а г у р о в. А тебе — замнут. А тебя пожурят в кабинетах, за закрытыми дверями, и — все.

С в е т л о в И. М. (придвигая Шелагурову бумагу). Записывай, я подпишу.

Ш е л а г у р о в. А не замнут.

С в е т л о в И. М. Не твоя печаль.

Ш е л а г у р о в. Нынче-то…

С в е т л о в И. М. Пиши-пиши…

Ш е л а г у р о в (орет). Эту липу?!

Пауза.

С в е т л о в И. М. Чем здесь кормят?

Ш е л а г у р о в. Чем положено…

Еще пауза.

С в е т л о в И. М. Жена родила пацана и, в сущности, отключилась. Жена — прекрасный человек. Преданный. Талантливый. Но случается и так: мать, а материнство к бабе — не пришло. Не состоялось. (Пауза.) Оперировал его. Сам. В деревне рыбацкой под Архангельском. Глухой. Глуше некуда. Мы с ним за его школьные каникулы пешком весь этот край обошли… Русь, только там еще что-то и осталось подлинного… (Пауза.) Аппендицит. Сорок один на градуснике. Вот-вот перитонит. Куда подашься? В медпункте рыбацком практикантка-стебелек, студентка четвертого курса. Одной рукой студентку придерживаю, чтобы в обморок не шлепнулась, пока режет, другой — учебник хирургии листаю, зачитываю ей, что и как делать. Тампоны меняю. Пульс держу. Зашивал разрез уже сам. Спроси меня сегодня — как?

Ш е л а г у р о в. Понимаю, все понимаю, Светлуха, но и ты пойми…

С в е т л о в И. М. Так ты намерен сесть на свое место и записать мои показания?

Ш е л а г у р о в. Считаешь, звучат убедительно?

С в е т л о в И. М. А то, что нес здесь ты? Ты ведь, великий умник, вот это вот (поднимает со стола синюю папку) проследил, кажется, чуть ли не до рейганомики?

Ш е л а г у р о в. Я знаю, в одном случае дефицитом на строительстве воспользовались твой Олег с компанией, в другом — крупные, очень крупные деляги…

С в е т л о в И. М. (перебив вдруг). Знаешь, у меня ежегодные плановые сокращения, это на контроле, а я только что принял двоюродную племянницу Катанина, главного инженера городского строительного треста.

Ш е л а г у р о в. Строишься, понимаю…

С в е т л о в И. М. Сомневаюсь! Ты ведь всерьез рассуждал, что вся суть — в дефиците на какой-то стройке каких-то унитазов?

Ш е л а г у р о в. В чем? В том, почему дефицит? Тогда — объясни?

С в е т л о в И. М. Газеты выписываешь?

Ш е л а г у р о в. Ты — суть.

С в е т л о в И. М. То есть о чем не пишут?

Ш е л а г у р о в. Объясни, почему вообще чего-то все время дефицит? Мы богаче Америки. Богаче обеих Америк, Северной и Южной. Объясни!.. Ну, были у нас трудные годы. Трудные, и очень трудные. Все было. Не хватало знаний, культуры, опыта, средств, порток, хлеба, ну, всего… Но что было всегда, во все времена: смекалка, деловитость, сноровка и хватка, прирожденная, национальная, если так сказать, приверженность, страсть к истовому, до седьмого пота, до черноты в глазах, самоотверженному и добросовестному труду — крестьянскому, мастеровому, ремесленному… Работать разучились? Разохотились? Взять этих самых строителей… Как строили! Имен не знаем, а стоит веками! А сегодня ты, директор, генеральный директор такой фирмы, вынужден двоюродную племянницу чью-то брать, в обход всему, лишь бы дело шло… Объясни — почему?

С в е т л о в И. М. Потому, что иначе завтра я уже не буду генеральным директором.

Ш е л а г у р о в. Объясни!

С в е т л о в И. М. Потому, что один из девятнадцати корпусов, что эти строители возводят в Сосновке, — мой.