На огненной черте - Константин Михайлович Симонов

Все занимают места в окопах. В наступившей тишине издали слышится рокот моторов.

С к р и п к а. Танки! Чтоб я пропал, танки!

А р т и л л е р и с т (негромко). Расчет, к бою! Бронебойным заряжай!

Бойцы заряжают орудие.

Ш а п к и н. Справа два идут. И вон подальше еще… А вон… Черт! Прямо на нас. Противотанковые гранаты приготовить!

С к р и п к а (нервно). С пушки, с пушки его надо вдарить… (Артиллеристам.) Давай, хлопцы, стреляй!

А р т и л л е р и с т. Тихо, пехота! (Стоя в окопе и не сводя глаз с приближающегося танка, лезет, в карман; достав кисет, старательно сворачивает самокрутку и закуривает.)

С к р и п к а. Гляньте, та он сдурел. Танка идет, а он закуривает. Та ты что? До кумы на вареники пришел? Стреляй!

А р т и л л е р и с т. Тихо, пехота! (Курит и неотрывно смотрит на танк.)

Рев мотора и лязг гусениц приближаются.

С к р и п к а. Та что ж то такое, хлопцы? Чего он не стреляет?

Г у л а й. Слушай, артиллерия, я с детства не переношу, когда меня гусеницами давят. Они ж железные.

А р т и л л е р и с т. Тихо, пехота!

Гул и лязг нарастают.

Ш а п к и н. Эй, парень! Чего не стреляешь? Ведь близко уже. Метров сто пятьдесят осталось. Давай огонь!

А р т и л л е р и с т. Тихо, пехота!

Гул и лязг становятся оглушительными. Люди вжимаются в окопы. Гулай убирает пулемет. Шапкин и Валиев берут гранаты. Артиллерист затаптывает самокрутку и склоняется к пушке. Выстрел — и сильный взрыв. Грохот и лязг обрываются, наступает тишина.

Затем все разом, крича «ура!», бросаются к артиллеристу.

Ш а п к и н. Вот работа! Один снаряд — и нету танка. Ну силен парень!

В а л и е в. Ай шибко рвался — земля дрожал.

А р т и л л е р и с т. В боеукладку попал. Так целил.

С к р и п к а. Глянь, башню как откинуло. (Артиллеристу.) А я уж думал, ты того… помешался… Курит и не стреляет.

А р т и л л е р и с т. Чудак-рыбак, у меня привычка такая: танки идут — закуриваю. Нервное, видать. Я ж его нарочно подпускал, чтоб верняк был. Промажешь, так он и из меня и из вас блин сделает. А тут уж точно… Расчет нужен. Зря ты боялся.

С к р и п к а. Я? Еще того не было, чтоб Скрипка танка боялся.

Гулай снова устанавливает пулемет.

Ш а п к и н. Вон там еще подожгли. И вон подбили… Ага, назад повернули… Уходят. Ну, славяне, теперь часок и отдохнуть можно, пока немец очухается.

КАРТИНА ПЯТАЯ

Хата в Писаревке. В комнате, имеющей нежилой вид, стоят кровать, стол, лавка. В углу — охапка соломы. Слева — окно. В стене против зрителей — входная дверь.

На соломе лежит  с а п е р, в нижней рубашке, прикрытый своей шинелью. Открывается дверь. Д в а  н е м е ц к и х  с о л д а т а  вносят раненого Громова. За ними входит  А д л е р. Солдаты кладут Громова на кровать и уходят. Громов в своей командирской гимнастерке, но с солдатскими погонами. На выцветшей гимнастерке заметны следы нескольких орденов. Ворот расстегнут, и видна перевязка на левом плече.

А д л е р (Громову). Тебе следует подумать. Будет плохо. Ты молодой. Ты имеешь впереди жизнь. Надо жалеть свою жизнь.

Г р о м о в. Напрасно беспокоитесь.

А д л е р. Подумай. Я скоро вернусь. Ты будешь иметь пока маленькую компанию. Этот русский солдат тоже ранен и взят в плен. Но его рана смертельна, он умрет, а ты ранен легко, ты скоро будешь опять здоров… если ответишь на вопросы. (Уходит.)

С а п е р. Где они тебя забрали-то, сынок?

Громов молчит.

Где, спрашиваю, в плен взяли? Глухой, что ли?

Г р о м о в. Слышь, старик, зря они тебя ко мне подложили. Все равно и тебе ничего не скажу. Стреляйте меня, и все.

С а п е р (приподнимаясь). Постой-постой… Будто знакомы… Это не ты под Яновкой через минное поле на машине гонял? Да нет… помнится, тот капитан был.

Г р о м о в (присматриваясь). Сапер?

С а п е р. Товарищ капитан!..

Г р о м о в. Тсс! Не капитан я уже, старик. Видишь — солдат.

С а п е р. Это понятно. Разведка — такое дело…

Г р о м о в. Да нет же, отец, не в разведке я. Был капитан, стал солдат. Неделю назад разжаловали.

С а п е р. Вон оно что! Провинился, значит?

Г р о м о в. В штрафной попал. А сегодня на рассвете высотку пошли отбивать. Рвануло около меня, очнулся у немцев. Обидно, отец, рана-то вроде пустяковая, и не чувствую, а вот оглушило — до сих пор голова трещит. А ты когда попал?

С а п е р. Тоже сегодня в ночь. Проходы в ихнем минном поле делали — для пехоты на утро. Я вперед пополз, а ребята отстали. Ну, он ракет понавесил и из пулемета дал. Меня и угадало, почитай, в самый пуп. Стал отползать, да из памяти вышел. Опомнился, когда меня немцы крючком в свои окопы волокли.

Г р о м о в. Допрашивали тебя?

С а п е р. Пробовали. Да я прикинулся, будто ослаб, говорить не могу. Рана-то смертельная, и впрямь помалу слабею. Скорей бы отмучаться.

Г р о м о в. Я, по правде сказать, тоже симулирую, будто контузия не прошла — мол, ходить не могу. Видел — принесли. Пусть сволочи хоть перед смертью на себе потаскают. А так вроде пошел бы… Ну-ка попробую, пока никого нет. (Встает и ходит.) Больно, черт… (Ходит и останавливается у окна.) Эх, высадить бы окошко!

С а п е р. Днем куды побежишь? Кабы ночью. Да ведь коли до ночи доживем, небось охрана будет.

Г р о м о в. Эх, отец! Смерти я не боюсь, хоть пытать будут. Одно меня мучает — а вдруг подумают, что сбежал я к немцам. Дескать, разжаловали, а он со зла переметнулся. Мои ребята меня знают, те не поверят. А вот комдив — подвел я его, неизвестно, что он теперь обо мне думает. Эх, как придет эта мысль — кровь кипит. Пусть живьем сожгут — все вытерплю, только б знали, что погиб честно.

С а п е р. Верно, сынок. Последний тот подлец, кто за свою обиду Родину продает. От Родины все вытерпеть должон — хоть в тюрьму тебя, хоть под расстрел. Разве ж на Родину зло держать можно? Это как мать. Я вот мальчонком баловной был, все от матери попадало. Бывало, отвесит подзатыльник — а у ней кольцо на пальце медное, обручальное, — так шишка и вскочит. Да еще сгоряча набежит, не разберется, кто правый, кто виноватый, зря влепит. Ну, ясное дело — больно, обидно, заревешь в голос. А потом поплачешь, потоскуешь — опять к ней идешь ласкаться. Малец, а понимаешь, что мать-то одна.

Г р о м о в. Идут!.. (Быстро ложится на кровать.)

Появляется  А д л е р  и, распахнув дверь, вытягивается. Входит  К р а ф т.

А д л е р (кивая в сторону Громова). Вот этот, господин генерал. Вы сами желаете говорить с ним?

К р а ф т. Да. Мне нужна практика. Без нее мой русский язык заржавеет. (Подходит к Громову и пристально смотрит ему в лицо.)

Громов, не мигая, встречает этот взгляд.

(Показывая на гимнастерку, где заметны следы орденов.) Где есть твои э-э…

А д л е р. Ордена, господин генерал.

К р а ф т. Да-да! Ордена! Где есть твои ордена?

Г р о м о в. Дома остались.

К р а ф т. Ты есть солдат