Репетитор - Георгий Исидорович Полонский

меня голова кругом… Ты ведь и сама говорила про ее корысть, про методическую осаду, которую они вели вдвоем с мамой?!

З а м я т и н а. Считай, что сняли ее, эту осаду. Ты свободен. Твоя фонотека, твоя библиотека — они в безопасности.

Ж е н я. Ты так безоговорочно на ее стороне… Почему? По-женски, да? Я что-то не замечал у тебя склонности болеть за чужую команду только потому, что она слабей…

З а м я т и н а. Да я за свою сейчас болею, за свою! Ты и есть слабая команда. Проигравшая «всухую»! Двадцать шесть — ноль!

Ж е н я. Почему двадцать шесть?

З а м я т и н а. Не знаю… Про годы твои подумала. Если не умеешь любить — зачем тебе такие чудесные годы, поменяйся со мной! (Пауза.) И дней у нас в путевке тоже двадцать шесть… Слушай, а с чего ты взял, что тебе надо в школу, к детям? Туда нельзя идти со страхом — как бы, не дай бог, они не «поймали» тебя…

Ж е н я. Ксеня! Нехорошо обобщаешь, предвзято…

З а м я т и н а. Не буду. Обобщай ты, тебя этому специально учили, а я пошла, я голодная. (Уходит.)

Женя устраивается на ступеньках, закуривает. Вдруг поблизости от него шлепнулся чей-то мяч. Женю окликнули: «Эй, товарищ, отпасни!» Он, во-первых, не сразу этот мяч увидел, его направляли подсказками: «Да вон же, левее!»; во-вторых, пас не удался, вернее, Женя не захотел показаться смешным — впрочем, отчасти уже показался — и перебросил мяч резкой, но неточной волейбольной подачей. «Ну куда, елки-палки… ну зачем?» — пристыдил досадливый голос. А потом появилась Катя со своим инвентарем — ластами и разноцветными надувными кругами.

К а т я. Что, заскучали вы у меня? Я не виновата… А сколько вас тут, Замятиных?

Ж е н я. Ни одного. Потому что я — Огарышев.

К а т я. А с чего ты злой?

Ж е н я. Я не злой, но я — Огарышев. Запомни, пожалуйста.

К а т я. Ты поссорился с бабушкой?

Ж е н я. Ты хотя бы не с таким откровенным испугом спрашивала… Если даже и так, на твои с ней отношения это не распространяется… На восьмом этаже тебе будут рады… Это ведь главное, правда?

К а т я. Жень, я не понимаю… Вы из-за меня поссорились?

Женя молчит.

Из-за меня, да?

Ж е н я. Из-за Канта. У которого категорический императив, помнишь? Так вот, она считает, что он чересчур категорический, а Кант смягчить его не согласен… (Засмеялся.) Нет — и все! Ему говорили: «Кант, вы служите за пятьдесят два талера в год, это нищенство… Смягчите ваш императив, идеалист несчастный, будете получать больше!» Не мог. Смехотворная личность, верно? До того был точен, что по нему проверяли часы на городской ратуше! Какую-то сладость находил в этой точности… И все писал о нравственном законе. «Две вещи, — писал, — наполняют нас все большим удивлением: это звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас». Ну? Не блаженный ли?

К а т я. Женя, мне не он сейчас нужен…

Ж е н я. Ну да, в театральном это не спросят.

К а т я (прижалась к нему). Жень, сладость — ее ведь кто в чем находит, это у всех по-разному… (Поцеловала его.)

Ж е н я (усмехнулся). Спасибо. Это я должен, видимо, передать Ксении Львовне, а она — председателю приемной комиссии…

К а т я (огорошена). Ты, случайно, не перегрелся на солнышке?

Ж е н я. Нет… все время в тени был. (Постучал по циферблату своих часов.) Сейчас обед, Катя… а я тоже сторонник точности. (Печально улыбаясь, помахал рукой.)

Катя стоит, не понимая, и смотрит, как Женя уходит.

Свет гаснет.

Картина седьмая

Вечером того дня неуверенно накрапывал дождик… К а т я  лежит на своем топчане с каким-то отсутствующим лицом. Рядом прямо на полу стоит телефон. Заглянувшая к подруге. И н н а  расхаживает, курит, чем-то хрустит, что-то пьет, угощаясь в порядке самообслуживания.

И н н а. Недельку походить в мужской шкуре — это мы все хотим. Но еще нужней — это чтоб делегат от них побывал в нашей шкуре! Точно, Кать? А потом выпустил бы книгу «Как я был бабой», такой душераздирающий роман…

Звонит телефон.

Звонок не успевает повториться — Катя хватает трубку.

К а т я. Да… Ксения Львовна, я все знаю уже, я только не понимаю почему!.. Чего он испугался? Разве я… Нет, вам он говорил причину?.. Ну какие же срочные дела, откуда они вдруг… когда и в МГУ и в школах — везде каникулы… Нет, это из-за меня, Ксения Львовна, я вам точно говорю, из-за меня одной… Только что я ему сделала?

И н н а. На бабулю-то не ори, не наседай так! А то и она сбежит…

К а т я. А каким поездом?.. Да я не провожать, мне только спросить!.. А я и так спокойна… Завтра? Могу, наверно… А зачем?.. Нет, Ксения Львовна, не будем… теперь вроде незачем… Какие-то басни… А он не передавал для меня ничего?.. Ни устно, ни письменно?.. Что же я ему сделала, Ксения Львовна?! Да не надо мне седуксена никакого, я спокойна… И заходить сейчас не надо… Спасибо, конечно, но не стоит. Вы мне поезд скажете?.. Потому что их два!.. Спасибо!..

И н н а (выхватив у Кати трубку). Ксения Львовна, это ее подруга. Я побуду с ней сколько надо, даже не сомневайтесь. До глупостей я ее не допущу… Это найдется. Так мы и сделаем… До свидания, она к вам завтра придет! (Кладет трубку.)

К а т я. Басню она со мной репетировать собирается… Сделаем, говорит, басню — и твое дело будет в шляпе! (Смеется и плачет.)

И н н а. Она знает, что говорит. Завтра приведешь себя в порядок, глазки нарисуешь — и к ней! Бабуся хочет довести до ума это дело, ей неловко бросать… Да за такую деловую бабусю я бы целый пучок ухажеров таких отдала!

К а т я. Помолчи, ради бога. У нее-то, может быть, склероз, а у тебя откуда?! Уехал человек… Купил билет и уехал… (Смотрит на часы.) Нет, еще тридцать семь минут. Но он уже в вагоне, наверно… Уже сел и смотрит в окошечко… (Вскочив с топчана, принялась звонить кому-то, но, набирая номер, сбилась, забыла.) Дырявая башка! Не помню… (Роется в своих записях.)

И н н а. Это кому же? Дежурному по вокзалу? Или министру путей сообщения? Пускай задерживают поезд Рига — Москва, или на шпалах найдут твой молодой красивый трупик?!

К а т я. Еще скалишься… А ты ведь виновата! Ты жутко виновата передо мной!

И н н а. Ну-ка, ну-ка?!

К а т я. Сперва этот твой план — как через него пролезть в артистки…

И н н а. Миленькая, так жила бы своим умом — нет, тебе понравился этот план, ты разохотилась и давай выполнять! Это ведь когда было? Когда чувак был тебе без надобности, ты еще мне его хотела откинуть!

К а т я (тихо). Неправда… никогда не хотела. А слова-то у тебя какие… Я за эти денечки отвыкла