Михаил Старицкий - Где колбаса и чара, там кончается свара

Ш и л о (встает). А ну, попробуй, я этим чубуком так тебе влеплю, что и твой безмозглый пан не отлепит!

Ш п о н ь к а. Руби сани! Руби его!

Гаврило. Ох, господи! (Дрожит от испуга.)

С т е п а н (приподнимается на печи). Вот угодил в баталию!

Ш и л о (замахивается чубуком). Беги, щенок, пока по голове не заехал!

Ш п о н ь ка (хватается за чубук). Бей его, руби его!

Г а в р и л о. Караул! (Убегает.)

Ш и л о (оборачивается). А, так-то ты! С тобой по-честному, а ты, гляжу, по-собачьему лаешь! Прочь!

Ш п о н ь к а (испуганно). Не пущу! Не пущу! Ох, убьет!

Ш и л о (грозно). Пусти же, не то таких тумаков надаю!

Ш п о н ь к а. Не пущу! Ох, спасите!

С т е п а н (с печи). Караул!

Держась за чубук, Шило и Шпонька воюют в хате. Шпонька ближе к двери.

Ш и л о. Пусти же!.. (Вырывает чубук, Шпонька отлетает к двери, а Шило к печи и, размахнувшись чубуком, задевает Степана по лбу.)

С т е п а н. Ой, убил, убил!.. (Спрыгивает прямо под ноги Шпоньке, тот падает.)

Ш и л о. Вор, вор! Держите!

С т е п а н вырывается и бежит к выходу; за ним Шило. В дверь входит р а б о т н и ц а с миской творогу, за нею — х о з я й к а с миской сметаны; Степан с разбегу сбивает работницу с ног; та падает с миской вместе; в двери Степан выбивает у хозяйки миску со сметаной, которая опрокидывается ему на голову.

Ш и л о бежит за ним. Шум. Все кричат: «Ой, разбойники! Лови! Хватай! Вор!»

Явление тринадцатое

Ш п о н ь к а и П р и с ь к а.

Некоторое время оба лежат. Первой поднимается Приська.

П р и с ь к а. Ох, беда! Ох, матушки! Что же это такое?

Ш п о н ь к а (поднимает глову). Жив я или умер?

П р и с ь к а. Ох, не знаю, батюшка, не знаю…

Ш п о н ь к а (ощупывает себя). Может быть, я уже на том свете? А? (Поднимается.)

П р и с ь к а. Не знаю, батюшка, не знаю! (Стремглав убегает.)

Ш п о н ь к а (вскакивает). Нет, кажется, жив еще. Слава тебе, боже! Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его! (Осматривается.) Насмерть перепугали. (Трясется.) Придется к знахарке идти… Хоть бы чарку водки, не то пропаду, ей-богу, пропаду! (Увидел на столе чарку.) Что это? Вот и она! И полная, ей-ей, полная! (Подходит и присматривается.) Действительно, хороша на цвет — красноватая, должно быть, шафраном подкрашена? (Нюхает.) Нет, не заметно, но чем-то приятным отдает… (Сплевывает и отходит напевая: «Прескверная печаль…») Тьфу! Томит, точно перед смертью… точно кошки в животе скребут! Нужно же было с этим чертом поругаться! Чокались бы мы с ним да чокались… (Подходит к двери, прислушивается и напевает: «…меня иссушила», затем снова возвращается к чарке.) А не попробовать ли, а? Немножко. Он и не узнает! А может быть, его уже и убили? (Берет чарку и снова ставит на стол.) Нет, ну ее! Вдруг застанет, — обязательно потянет в суд как вора! Принес же его сюда нечистый с запеканкой! Да еще и выставил на искушение… Разбить ее к черту, чтобы и следа не осталось! (Берет сапог и нацеливается в чарку.) Вот только посуды жалко. (Опускает сапог.) Ей-богу, не выдержу! Сил нет, как выпить хочется! Что если пригубить, — действительно ли это горилка? (Пробует.) Она! (Облизывается.) Если бы он не затрагивал моей дворянской чести!.. Но ведь и я тоже ругался. Грех, конечно, что из-за онучи подняли бучу! А? Нешто выпить, черт побери, чтоб не тянуло? (Осторожно поднимает чарку и оглядывается.) Пить или не пить? Даже рука дрожит, будто в сражении… (Подносит ко рту.) Пить? Эх, один конец: что будет, то и будет, — выпью! (Сразу опрокидывает.) Кха! Будто на свет родился! (Ставит чарку на стол.) А теперь можно и колбаской закусить. (Берет из погребца колбасу и, услышав, что кто-то идет, быстро садится за стол и весело напевает: «Она меня, молодого, вовсе с ног свалила!»)

Явление четырнадцатое

Ш и л о (про себя). Удрал проклятый дед; весь в сметане, скользкий, — никак не удержать! Откуда этот дьявол взялся? Так и метнулся в поле без шапки. Напугал, чертов сын, и хозяйку, и работницу; все они где-то попрятались, так что и не сыщешь! (Шарит по полкам.) И хоть бы хлеба кусок… Есть хочется, хоть плачь! (Смотрит на чарку.) Смотри, высохла! Словно вылизал кто-то! Гм-гм! Это, значит, подбрил по-солдатски! (Подмигивает в сторону Шпоньки. Шпонька невозмутимо уписывает колбасу.) Эге-ге! Что он там лопает, а? Ну не мерзавец ли? Выпил мое добро, а теперь закусывает. И чавкает еще…

Ш п о н ь к а (в сторону, но громко). С чесноком положили; некоторые это любят, а я — нет.

Ш и л о. Еще и дразнит! Действительно чесноком пахнет… Впрочем, мне-то что до того! (Сплевывает.) Словно три дня не ел!

Ш п о н ь к а. Вот доем эту колбасу и за вторую примусь!

Ш и л о. Этак он, пожалуй, все сожрет: у него не глотка, а прорва… Ишь, лопает, как цыган мыло…

Ш п о н ь к а (разламывает второй круг колбасы). Ого! С печенкой и с сальцем, это моя любимая!

Ш и л о. С печенкой! А? Попросить у него или попросту из рук вырвать? Впрочем, ну его! Трубку, что ли, пососать, авось, аппетит отобьет. (Достает кисет и набивает трубку.)

Ш п о н ь к а (в сторону). Теперь бы по второй выпить! Ах!..

Ш и л о (высекает огонь). Ну и продрог, точно щенок под дождем! За печенки даже тянет!.. Будет, — нужно кончать! (Высекает огонь.) Ай-ай! Ну, не дураки ли мы с тобой, друже?

Ш п о н ь к а (жует). Может быть, кто и дурак, а я — нет!

Ш и л о (вынимает бутылку). Здесь такая благодать, а мы с тобой надулись, как сычи, да и выхаживаем друг перед другом…

Ш п о н ь к а (косит взглядом на бутылку). Ох-ох!

Ш и л о. И колбаса есть, и чара, а у нас идет свара…

Ш п о н ь к а (смотрит на бутылку с вожделением). О-ох!

Ш и л о. Вот бы нам, как прежде, — чок да чок! и колбаске дорожку смачивать, а вместо того…

Ш п о н ь к а (исподлобья). А кто виноват?

Ш и л о. Ведь ты начал.

Ш п о н ь к а. Не я, а ты! Я сказал только, что Хапай схватил, а ты и пошел: и лжешь, и такой, и сякой, и дворянство задел…

Ш и л о. Будет вспоминать! Оба не без греха! Знаешь, что друже? (Поднимается и взбалтывает бутылку.) Помиримся! Разве не грех на старости лет дружбу разрывать?

Ш п о н ь к а (тихо). Действительно, разве не грех?

Ш и л о (подходит и нюхает колбасу). Ну и будет! Посмотри мне в глаза.

Ш п о н ь к а (в сторону). Не помириться ли, а? (Поднимается, потупившись.)

Ш и л о. Ну же, подыми глаза! Вот я пришел к тебе…

Ш п о н ь к а (медленно поднимает глаза, потом решительно). Помиримся! Черт с ним!

Ш и л о. Прости меня, братец!

Ш п о н ь к а. И ты меня прости!

Ш и л о. И еще раз прости!

Ш п о н ь к а. И в третий раз!

Ш и л о (берет Шпоньку под руку). А теперь, друг мой, пойдем поклонимся и приложимся к нашей бутылочке-толстобрюшечке! Пусть она закончит наши споры и зальет наши ссоры… (Наливает чарки.) Ну-ка, приложись, покажи еще раз, как ты это делаешь! Ха-ха-ха!

Ш п о н ь к а (смеется). Хе-хе-хе! Скажешь такое! Тогда это не я, — она действительно сама вымерзла… (Пьет.) Кхе! Уф! Словно на свет родился. (Отламывает себе кусок колбасы.)

Ш и л о (наливает). И я рад! (Пьет.) Ну-ка, дай и зубам работу! (Схватывает целый круг колбасы.) Меня уже было такая тоска взяла…

Ш п о н ь к а. И мне тоже так было грустно.

Ш и л о. Ну что же! Человек не на одной ноге ходит, а на двух. (Наливает.)

Ш п о н ь к а (принимает чарку). Эге-ге! Ты сейчас, голубчик, меня будто из гроба поднял! (Выпивает и целует Шило.)

Ш и л о (наливает). Что ж, пан Иван, бог троицу любит! (Пьет.)

Ш п о н ь к а (пьет). Да, да, голубчик! (Снова наливает.) А хата о четырех углах ставится.

Ш и л о. На четырех, точно. (Пьет.)

Ш п о н ь к а (опьянев). Спасибо, голубчик… (Целует его.) Ты такой добрый, а я… свинья.

Ш и л о. Пускай… Ну его! Знаешь что? Бери и Стрелку себе, пускай она у тебя…

Ш п о н ь к а. Ох, братец, как же ты без борзой останешься? Ох, свинья я, свинья…

Ш и л о. Да ты не убивайся…

Не надрывайся!

Ш п о н ь к а (всхлипывает). Сирота я, нет ни отца, ни матери! Один только ты и был у меня, да и тебя я обидел!

Ш и л о. Бог с тобой, будет!