Пять пьес о войне - Наталия Лизоркина

чувство действительности, которая рушится на твоих глазах, передано поэтически — как будто все обрело фантасмагорические черты, и этот ужас уже не развидеть.

Беларуская семья из пьесы Павла Пряжко (мать, ее сын и дочь со своим мужем) собралась на дачном участке пожарить шашлыки. Не сказать, что это мирное занятие, скорее, оно отягощено взаимными, привычными и токсичными выпадами родственников в отношении друг друга. Но радиоактивным (и одновременно смешным) здесь проявляет себя отражение идущей войны — через то, как «обычные люди» обсуждают ее и что думают. Внедрение в ситуацию (зарождающейся и гаснущей ссоры, тяжело вспыхивающих обид и затаенного раздражения) происходит через вслушивание в речь, порождаемую в моменте и потому точно и вязко ведущей тебя, читателя, к образу сознания героев. Через минуту ты уже внутри спрессованной обыденности, в которой разворачиваются привычные паттерны мышления (про врагов, про необходимость воевать, про «что, если бы на нас напали»), но в действенных, значимых оттенках. Важно, как именно строится тот или иной «стейтмент» спорящих друг с другом героев, оказавшихся по разные стороны баррикад — в прихотливой последовательности этих размышлений сплетается сразу многое, от личных вкусов и привычек до убеждений, если они есть. Пряжко точно схватывает эту ситуацию, и она драматична, несмотря на безупречно тонкий комический эффект, который порождают реальные в своей грубости и красоте реплики, с матом и без. Внутри пьесы про вялую, но непримиримую ругань у мангала вшита лучезарная линия любви пожилой матери к своему сыну, который физически страдает от того, что и его страна по касательной, но поддержала войну. Эти двое, сидящие на железнодорожной станции, как будто заново обретают доверие друг к другу — то есть ты знал, что мать тебя любит, но не думал, что она разделит твои взгляды. И то, что у героя Пряжко есть такое окно поддержки, делает его просто сильным, хотя и безо всякого будущего.

В сборнике — две пьесы, делающие видимыми голоса вовлеченных в войну женщин. Первая — «Ждать тяжелее, чем хоронить» — про страдающих в разлуке с «бойцами» россиянок, а вторая — «Женщины в темноте», написанная Машей Денисовой и Ириной Серебряковой, — про киевлянок, пережидающих воздушные тревоги по темным, лишенным электричества квартирам и подъездам. Сравнение некорректно, но у киевлянок есть юмор — и в этот момент я как читатель делаю открытие: смеются над ситуацией те, кто находится в эпицентре событий, плачут — те, кто живет в стране-агрессоре и никак не влияет на свою судьбу. Героини пьесы Денисовой-Серебряковой фиксируют свою обыденную жизнь, со стремлением успеть сварить обед, пока дали свет, утешить плачущую бариста, у которой забрали генератор, и дать отпор престарелому работнику спецслужб, пристающему со стихами в лифте. Парадокс пьесы — в веселости и отчаянности тона, в котором разговаривают и думают сидящие в темноте женщины, пока их город и страну бомбят. Их социальный статус, если так можно сказать, выше, чем у жен заключенных, отправившихся воевать в ЧВК, отсюда — другой спектр интересов, привычек, другой образ жизни. Делается больно от этой разницы: получается, простые, не досидевшие свой срок российские заключенные пошли воевать вот с такими цивилизованными горожанками, которым сейчас приходится отстаивать свое достоинство и привычку пить кофе по утрам. Жизнь очень странная, война это обнаружила с нечеловеческой силой, пьесы о войне фиксируют эти странности и сломы на ходу, пока они не испарились из памяти. «Женщины в темноте» — одно из таких свидетельств, облаченное в жанр драмеди.

Текст Артема Материнского «Неизвестный солдат» — это монтаж фрагментов из «Устава гарнизонной и караульной служб ВС РФ» и рифмованных строчек, порожденных сознанием солдата-срочника и ретроспективно фиксирующих опыт насилия, которое он пережил. Аффект, переживаемый читателем этой пьесы, связан с шокирующим контрастом между шизофреничной точностью строчек устава и подробностями телесных унижений, которые переживает герой в части. К моменту попадания в армию у него имеется опыт смутных воспоминаний об Афганистане и Чечне — через отца, который то ли фантомно, то ли на самом деле там был, и терпение, которое вроде как должно помочь отмотать срок службы. Его удел — быть терпеливой жертвой, повернувшейся спиной к пришедшему ночью под его одеяло офицеру, а также рассказы о близящемся разводе. Удары в грудь (чтоб не было следов), пытки, дезинфекция хлоркой помещения, в котором спят люди, штудирование устава предшествуют тактической ошибке военных, из-за которой сбит гражданский самолет с 226 пассажирами на борту. Это неизбежность: жить в аду по фейковому уставу и в соседстве с распущенными агрессорами-лейтенантами, которые, закончив службу, поселятся в Подмосковье и будут бегать по утрам с детьми и собаками. Красивый смертельный финал пьесы — отлетевшие наркоманы в «винтовой» квартире покидают свои тела и закрывают дверь изнутри. Нет шансов выжить, нет места для спасения, нет ответа узаконенному насилию. Есть покорность и мечта убить лейтенанта, уничтожить его — в себе и в других.

«Ваня жив» — это заклинание сходящей с ума от горя Али, Алевтины Георгиевны Муровой, матери погибшего, возможно, в плену солдата. Наталия Лизоркина пишет монопьесу как разомкнутый вовне мир женщины, которая, скорее всего, нормальна, но миру легче сделать ее сумасшедшей. Это текст-аннигиляция всего здравого в реальности: женщина Аля стоит на площади с иконой, ее просят уйти, потому что «американские бляди» заплатили ей за это, Алю приговаривают к 15 годам свободы, и она работает в швейном цеху на зоне, а потом идет к врачу, чтобы зафиксировать свое абсолютное здоровье. Женщина Аля счастлива, свободна, и ее сын Ваня жив. Ничего этого нет и не будет, есть только умерщвление людей и горе тех, кто их потерял. Вывернутая наизнанку реальность пьесы страшнее страшного, в этом безумии — своя музыка.

Драматургия ищет слова, структуры и типы диалогов, чтобы выговорить катастрофу. Сейчас мало волнует, хватит ли драматургии сил и слов. Но послезавтра будет волновать, как узнать о том, что было, как сделать, чтобы об этом знали многие, если не все? Драматургия и театр, улавливающие реальность в клетку своих слов, имеют шансы оказаться этими отпечатками, которые пригодятся нам когда-нибудь. Потом.

Кристина Матвиенко

Наталия Лизоркина

Ваня жив

Этот текст можно петь, можно читать. Но его должен произносить один человек.

Действующие лица

Аля

Соседка

Продавщица

Голос в трубке

Друг Вани

Женщина, которая не просит милостыню

Дети

Голос за дверью

Другая женщина

Господин полицейский

Прокурор

Судья

Местный врач

Женщина в шапочке

Женщина 1

Женщина 2

Аля