Потому что (не) люблю - Стася Андриевская

ясно вспомнила состояние брошенности и вины, и даже сумела связать их со своей матерью. Вы, своим рассказом о детстве супруги, и о том, что её мать действительно её бросила, подтвердили реальность этих воспоминаний. И в данной ситуации очень интересно, что именно этот триггер вскрылся первым. Не гибель ребёнка, не семейные проблемы, а именно мать и её предательство. Понимаете?

— Нет.

— Срабатывание именно этого триггера может говорить о его ключевой значимости в формировании психики, когда все последующие состояния, включая и суицидальный эпизод, являются лишь следствием давней психотравмы. Это как клеймо, или, как говорят люди религиозные — крест, который каждый из нас получает при рождении. В идеале, у каждого он свой, но иногда человек неосознанно выбирает чужой, и, похоже, ваша жена взвалила на себя крест своей матери, в виде хронического чувства вины и потребности быть наказанной за брошенных детей. Сюда же плюсуйте и ощущение недолюбленности по причине уверенности в собственной недостойности этой любви, и связанные с этим модели поведения.

— Вы серьёзно? Всё из-за того, что её мать оказалась кукушкой?!

— Да. Так тоже бывает. И мы с коллегами даже склонны сойтись на том, что именно эта детская психотравма и стала для вашей супруги психогенным фактором привычного не вынашивания беременности. И эта теория находит подтверждение в том, что как только разрушающая программа травмирующей памяти оказалась заблокирована — Марина Андреевна получила естественную для её физического здоровья возможность вынашивать беременность. Понимаете? Всё из головы. И если всё действительно так, то вашей супруге ещё стоит сказать Густаву спасибо за счастливую возможность родить.

Я потом всю ночь не спал, думая об этом. О том, как неожиданно и тесно всё сплетается. Был ли я благодарен Густаву? Нет, я по-прежнему хотел его убить. Меня корёжило от ненависти при мысли, что он прикасался к моей Маринке, что она, возможно, носит его детей… Но на следующее утро я застал Маринку в её палате спящей.

Она спала, а я стоял рядом и смотрел: на её припухшие губы и нос картошкой, заметно раздобревшую грудь и плавно округлившуюся фигуру. Прекрасная и непорочная в своём священном праве быть матерью — как Мадонна! Она так мечтала об этом, так ждала и уповала на чудо, и теперь, когда чудо случилось — это так несправедливо, что она даже не может осознать всю его значимость.

А я? Что важнее для меня — непременно быть биологическим отцом этих детей, или чтобы это просто были дети моей жены?

Второе. Клянусь Богом — второе! Даже если это будет значить, что Маринке больше не нужен я.

Осторожно присел на край кровати и, замешкавшись на мгновенье, опустил руку на Маринкин живот. В ладонь тут же толкнулось изнутри, и я закусил губу, сдерживая восторг. Вот и сбылась давняя мечта идиота — погладить арбузик своей королевишны. Двое… Это же долбануться можно! Настоящее чудо! Повёл ладонью, ловя шевеление…

— Что вы делаете?

Я, словно воришка, пойманный с поличным, отдёрнул руку и вскочил. Маринка глянула на меня взволнованно, и тут же, стремительно заливаясь румянцем, отвела взгляд.

— Извините, вы спали, и я… — замямлил я.

— Да нет я… Я просто не ожидала. Это вы извините, я вас, кажется, напугала.

— Сам виноват. Нужно было сначала разбудить вас…

Она смущённо улыбнулась и ничего не ответила. Я немного потупил, откровенно пялясь на неё, и обречённо перешёл к инструкциям.

— Нужно померить давление.

— Да, конечно, — поспешно согласилась она, протягивая руку.

— Как себя чувствуете?

— Нормально…

— Но вы напряжены, — снова нарушая директивы заметил я и, внаглую положив ладонь на её судорожно сжатый кулак. — Расслабьтесь.

Она кивнула и по обыкновению отвернула от меня голову. И хорошо, потому что я, наверное, был похож сейчас на счастливого пацана-переростка, впервые прикоснувшегося к женщине. Аж в ушах шумело от распирающего чувства влюблённости… в собственную жену.

Маринкино давление тоже оказалось сильно завышенным. Этого не хватало!

— Сто шестьдесят на сто пятнадцать! — громко сообщил я, впервые надеясь, что мои визиты не просто записываются, но и мониторятся в режиме реального времени. — Вы правда нормально себя чувствуете?

Она, не поворачиваясь, кивнула. Я растерялся — и что дальше? Я же, вроде как, доктор? Но уже в следующий миг подоспела помощь — медсестра с чемоданчиком.

— Давление высокое, — идиотски сообщил я ей, и она кивнула. Но вместо того, чтобы дать лекарство, принялась брать у Маринки кровь из вены. А я… я просто направился к двери, как и предписывала инструкция. Но, выходя, задержался. — Всё будет хорошо, Марина Андреевна. Просто отдыхайте…

Каждый новый день был как один, но всё-таки неуловимо другой. Мы с Маринкой были чужими, но в тоже время словно связанными какими-то странными узами. Может, это было моё личное восприятие, но каждый раз оказываясь в одной комнате только вдвоём, мы словно замедлялись и постепенно растворялись… Друг в друге? Я не знал. Маринка то смущалась меня, то откровенно рычала и выказывала откровенное пренебрежение. Но иногда мне казалось, что она ко мне тянется… Но я не был уверен, что это не полёт моей бурной фантазии.

Минула неделя, бессонница стала моим обычным состоянием. Я не волновался ни о ЮгРегионСтали, ни о том, что там, на воле, все наверняка уже стоят на ушах, пытаясь меня отыскать. Я весь, каждую минуту времени, душою был в Маринкиной палате. И мысли, мысли, мысли…

Больше всего волновал вопрос — а что, если память так и не вернётся? Будет ли это та самая Маринка? Останусь ли тогда и я тем самым Данькой? Захочет ли новая Маринка видеть меня в своей новой жизни? И захочу ли этого я сам?

Ответов не было ни у меня, ни у Айболита. Он вообще не парился этой стороной вопроса, ему было важно лишь чтобы эксперимент дал значимые для его исследований результаты. И не принципиально в каком векторе будут развиваться события — в сторону восстановления или полного обнуления, для него и то и другое было интересно. Наука и ничего личного.

— Смотрю, у вас сегодня хмурое настроение? — спросил я как-то, вот уже пару дней с болью в сердце наблюдая, как Маринка, отвернувшись носом в стену, страдает хандрой. — Мне кажется, я вас понимаю. Вы вынуждены сидеть в четырёх стенах, и это тяжело, но постельный режим не продлится вечно, просто постарайтесь…

— Понимаете? — неожиданно повернулась она ко мне. — Да что вы можете понимать? У вас работа такая — заговаривать мне зубы. И спасибо, конечно, но я в этом не нуждаюсь!

— Ничего подобного, — спокойно