Утешение - Николай Петрович Гаврилов

Она при всех сказала, что ты в Чечне вышла замуж за военного и из-за этого не приезжаешь. Мне было очень обидно. Она тебя совсем не знает и не имеет права так говорить. Я сказала ей, что ты была ранена, а потом выбежала из класса. Мамочка, дорогая, я знаю, что ты без Алеши не можешь вернуться, но все равно, приезжай скорее…»

Ольга прочитала, усмехнувшись в том месте, где было сказано, что она вышла замуж. Подумалось, что дочь ее не узнает, — постарела она за этот год на десять лет. И тут же мысли перескочили на белый от снега двор и мальчишку в яме.

Домашний адрес он боевикам дал неправильный, не захотел, чтобы мать знала. Не захотел ставить ее перед выбором. Продавать квартиру, потом занимать, потом еще занимать, а потом услышать: «Ты медленно деньги собирала, опоздала на два дня, сама виновата, его больше нет». Не захотел, чтобы она всю оставшуюся жизнь скиталась по вокзалам и винила себя в его смерти. Его мать воспитала хорошего сына, сидя в яме, он жалел ее, а не себя. Может, сегодня ему повезет…

Прошел час. Затем другой.

Подкатывала дремота, начали слипаться глаза. Кабинет расплывался, и в сонной дымке начали появляться какие-то лица: знакомые и незнакомые. Сон уносил ее. Появился сгоревший, коричневый от ржавчины танк, его башня беззвучно двигалась, дуло искало цель. Потом появилось чье-то бородатое лицо; черные, как ночь, глаза. Горящий дом. Затем она увидела свои руки, мокрую глинистую яму, капельки дождя и чьи-то останки в истлевшей тельняшке.

Она доставала останки, они разваливались у нее в руках, она аккуратно складывала то, что доставала, на кромку ямы, но чего-то не хватало, чего-то важного, без чего парня не опознают, и она продолжала рыться руками в скользкой глине, но ей попадались лишь смятые деформированные пули. Пришла в сон Наташа, красивая — не такая, как в жизни. Только одета в ту же полинявшую майку, хотя вокруг осень и вот-вот пойдет снег. Наташа отвлекала ее разговорами: пустыми и отвлеченными, мешала копать…

— …Ольга Владимировна! Приехали — проник в сон чей-то голос, и Ольга, с трудом открыв мутные глаза, вернулась в кабинет с яркой лампочкой.

Перед ней стоял улыбающийся контрразведчик.

— Все получилось, — оживленно произнес он. — Двоих положили, один ушел, а одного живым взяли. Тот живой сейчас у начальника разведки. И говорит такие интересные вещи, что сверху уже телефон оборвали, пытаясь его к себе забрать. С парнем все в порядке. Врач его уже осмотрел, говорит, сильное воспаление легких, ноги отекли и кровоподтеки по всему телу. Били его сильно. Но жив. Сейчас в госпиталь повезли.

«Хороший человек. Не любила его раньше, а теперь вот — помог», — подумала Ольга, глядя на его улыбку. Галина обещала посылку выслать — надо ему какой-нибудь гостинец принести. А то задерганный весь, глаза красные от бессонницы… Что-то в нем есть схожее со Славой, что-то правильное, из детских книжек…

— Спасибо вам, Евгений Павлович! От всего сердца спасибо! — поблагодарила она, поднимаясь со стула. За окном уже светало, парня спасли, пора уходить.

А контрразведчик подумал, что эта женщина даже не осознаёт, что делает. Спроси ее: «Сколько человек ты вернула из плена?» — и она ответит: «Немногих», — имея в виду только тех, кого за руку привела в Грозный, и в этом не будет позы.

Она уходила с искренней мыслью, что парня сегодня освободил он — Евгений Павлович, за это и благодарила.

Давно хотелось зайти в церковь. Но все как-то не получалось. А после освобождения парня пошла.

Единственный православный храм в Грозном не закрывался даже зимой 95-го, когда весь город пылал и гремел. Люди пили воду из луж, жгли костры у подъездов и часами пробирались по развалинам к храму, чтобы повторить вместе слова Символа веры и причаститься Телу и Крови Христовым.

Храм горел, настоятель и старушки-прихожанки сумели спасти из огня антиминс и часть икон. Казаки и МЧС привозили гуманитарку: темнела возле церкви очередь, русские бабушки стояли вместе с чеченками-матерями и детьми, чтобы получить хлеб, воду, консервы и свечи. Настоятель храма, отец Анатолий Чистоусов, сам бывший армейский майор, оказался настоящим пастырем, сумевшим наладить гуманитарную помощь, сохранить приход и молитвенную жизнь.

По мере пополнения отрядов боевиков арабскими наемниками религиозной терпимости оставалось все меньше. Вначале боевики пришли за вторым священником — отцом Александром. Пришли ночью, домой, били несколько часов, потом облили бензином, хотели сжечь живьем, но он сумел вырваться, выпрыгнул из окна своей квартиры на втором этаже, спасся и уехал в Россию.

Настоятель какое-то время служил один.

В январе 96-го он поехал к боевикам в попытке вызволить из плена одного солдатика, за которого попросил Патриарх Алексий. Но его самого оставили в плену. Несколько недель пытали, а потом убили. Останки настоятеля нашли лишь спустя четыре года, опознав по фрагментам облачения.

Говорят, что незадолго до смерти он сказал своему соузнику — игумену Филиппу:

— Представляешь, если нас расстреляют, мы станем мучениками. Мучениками!

Вера — дар Божий сохранялась здесь, как в последние времена.

Было ветрено. По небу быстро двигались тяжелые тучи. Сам храм стоял пустым: внутри пыль, черные выгоревший стены, наметенный снег. После пожара литургию совершали в постройке рядом. На стенах темнели спасенные из огня иконы, горело несколько свечей. Кроме Ольги, там находился какой-то военный, опустив голову, он стоял в углу, держа шапку в руках. Еще седой пожилой мужчина тихо сидел на лавочке у стены.

Чем-то древним и родным веяло от икон. Хотелось постоять возле них в тишине. Весь этот год Ольга молилась перед иконкой Божией Матери, которая всегда была с ней. Вернее, не молилась — разговаривала. Лик Богородицы оставался то далеким, напечатанным на бумаге, не слышащим ее слов, то вдруг оживал, глаза меняли выражение. Засыпая в каком-нибудь ауле, Ольга подносила иконку к