Утешение - Николай Петрович Гаврилов

— Там, — махнул он рукой куда-то на юго-запад, где рядом с покрытыми зимними туманами горами находится нужное село.　

— И как они… Здоровы? — дрогнувшим голосом спросила Ольга.　

— Конечно. — Посредник никак не мог просчитать в уме, кто эта женщина со странными расширенными глазами. — Здоровы все. Кушают много мяса. Спят хорошо. Они как в гостях.　

— А что?.. — Ольга, набравшись сил, хотела спросить, что с ними будет, когда придет отказ. Но стоящий рядом Слава, поняв продолжение вопроса, предостерегающе сжал ее локоть.　

— Все хорошо у них, — немного встревожился посредник. — Проверить хотите, да? А чё проверять? Вы меня отпускаете, говорите «согласны», и через день пленных прямо в Грозный привозят. Место и время обговорим. Только мне вначале надо их увидеть. Если не увижу — ничего не будет. Я простой человек, водителем на молокозаводе работал, меня хорошие люди попросили, я к вам и приехал. Четырех пленных просто так вам отдал, это же не мои пленные, откуда они у меня? Чего тянете, сто раз переспрашиваете?　

— Пошли, — сказал Слава, не отпуская локоть Ольги. Посредник еще продолжал что-то горячо говорить, но они вышли из штаба на темную, освещенную только прожектором улицу.　

В городе разгорались бои. Совсем недалеко дробью стучал пулемет. Где-то в другой стороне тяжело ухали разрывы. Там длинными очередями — значит, бой шел на короткой дистанции — били автоматы. В небе, как падающая звезда, сверкнула длинная искра, и раскатистое эхо удара прошло по всей Ханкале.　

— Как ночь, так начинается, — вздохнул Слава. — Оля, мне к своим надо. Я… — Он хотел сказать, что и так на полдня пропал с ней, но не сказал. — Я тебя могу в гостевую палатку здесь устроить на ночь. Но там условия, сама понимаешь… Предлагаю со мной. Сейчас комендантский час, но мы проедем. На нашем направлении вроде пока тихо. Переночуешь у нас в подвале, там и поговорим… — Он мог добавить: «Только о чем говорить?», но тоже промолчал.　

Когда шли к БТР, Ольга увидела, как выглядит ночной бой со стороны. В небо трассерами поднимались очереди крупнокалиберных пулеметов. Огоньки летели не последовательно, а кучками, похожими на огненно-красные рои. Неспешные и завораживающие издалека. Ярко, как люстры, висели в черном небе осветительные мины. Округа мерцала вспышками.　

В подвале у Славы черный кофе в кружке, которого не хочется. Ничего не хочется. Бойцы откуда-то притащили в подвал два шикарных мягких кресла. Можно было бы забраться в кресло с ногами, укрыться чьим-нибудь бушлатом, прикрыть глаза и помечтать о том, как встретишь сына, как вернешься домой. Даже не верилось, что он где-то есть — этот дом. Сейчас казалось, что война идет везде, что не бывает тишины. Не затишья между боями, а просто тишины, продолжающейся изо дня в день, — тишины и личного пространства, квартиры, комнаты, чего угодно, где запрешь дверь, и никто тебя не побеспокоит. Тут везде были люди с их взглядами. А без людей страшно.　

Можно бы помечтать, если б не действительность. Когда Слава, устроив ее, пошел на выход из подвала, она спросила, сколько посредника будут держать в неведении? Слава на секунду остановился, сморщил лоб и ответил, что, наверное, дня два. Так, на всякий случай. Может, еще завербовать попытаются.　

Он убежал, а Ольга осталась в какой-то пустоте. В сознании только бездумно крутились слова «дня два», «два дня». Наверху стреляли, в соседнем помещений свободные от постов солдаты крутили радиоприемник, пытаясь слушать какую-то попсу, другие вповалку спали. Горели дрова в буржуйке с выведенной в окошко подвала трубой.　

— Засели в двух пятиэтажках, что в конце улицы. — Вернувшись в подвал, пахнущий порохом Слава подошел к ведру с водой, зачерпнул и жадно выпил полную кружку. — Завтра с утра вертолеты вызовем, если не туман. Выжимаем их потихоньку из города. Месяц понадобился, чтобы ошибки генералов чуть-чуть исправить. Сейчас идем от дома к дому, как по учебнику.　

— Знаешь… Один случай из головы не идет, — шевельнулась в кресле Ольга. — Давно о нем забыла, а сейчас почему-то вспомнила. Леше тогда лет пятнадцать было. Трудный возраст — скрытный стал, замкнутый. А я увидела в одном коммерческом магазине платье на Настю. Просто шикарное платье — мечта любой девочки. И так мне захотелось его дочке купить… Прямо представлялось, как она его надевает, как она в нем выглядит, сколько радости у нее будет. Стоило оно каких-то громадных денег — долларов пятьдесят, наверное. Начала я деньги собирать по копеечке и в шкатулку складывать. Как-то полезла, а половины денег нет. Я к Леше: «Брал?» «Нет», — говорит и смотрит на меня удивленным взглядом. Говорю: «Леша, сынок, признайся, кроме тебя некому». А он: «Мама, это не я». Что-то со мной стало… Накричала много обидного и все повторяла: «Лжец, лгун!» А он смотрит на меня, лицо в пятнах и молчит. И глаза такие — чуть ли не презрительные… В общем, деньги я через два дня нашла. Сама же пересчитывала и в суете в другое место сунула. Словно затмение какое-то нашло. Извинилась я, конечно, потом все забылось, а сейчас снова его взгляд вижу. Когда найду — скажу: «Сынок, прости меня, что усомнилась в тебе, что обидела…» И за то, что рос без отца; за то, что в армию отдала, тоже прощения попрошу…　

Со Славой было просто. На войне он видел и самое высокое, что есть в человеке, и самое низкое тоже видел. Признайся ему в сокровенном проступке, а он махнет рукой и скажет: «Ну бывает… Да и неважно все это». На войне действительно многое из прошлого оказалось неважным. Но сейчас он молчал.

— Слава. Мне надо в Ачхой-Мартан, — спустя паузу сказала Ольга.　

— Да. Надо, — самым простым образом согласился майор.　

— Я серьезно.　

— И я серьезно. Конечно, тебе надо туда. Нам всем туда надо. Только вот контролируем мы лишь степные районы да кусок Грозного. И всё! Не пробраться нам в Ачхой-Мартан, Оля. Я уже голову сломал. Можно заложников из местных набрать, только не нужны они Руслану — ему родственники нужны. А родственников нет. Не проехать нам туда…　

— Слава. Я не о нас говорю. Я одна поеду. — Слова выходили легко, но Ольга старалась не думать, что будет, когда она покинет подвал и пойдет в одиночку по военным дорогам.　

— Курить хочется. В день по две пачки выкуриваю. — Слава достал