Юлиу Эдлис - Игра теней

Клеопатра (ужаснулась). Я?!.

Антоний. Ну же! Помоги мне. Если все, что ты мне сейчас сказала, — правда. Если ты опять не солгала мне. Если ты меня любишь. Ну же! Это очень просто — в горло, или в живот, или в сердце. Один взмах руки, ну же!

Клеопатра (в ужасе). Я не могу! Антоний, пожалей меня, я не могу!.

Антоний. Вот видишь… вот и вся цена твоим клятвам. Последняя услуга, последнее ничтожное доказательство любви — ты мне и в нем отказываешь. (Усмехнулся.) Не бойся, я все равно не позволил бы женщине превзойти себя решимостью. Я это сделаю сам. Вот так. (Пронзает себя мечом, падает у ложа.) Вот так. Сам.

Клеопатра (бросается к нему). Не спеши! Погоди! — я с тобой! Не торопись… я сейчас, я скоро, тебе не придется меня долго дожидаться… (Подняла глаза на Цезаря.) Вот и все?.

Цезарь (с печалью). Мой Антоний… моя тень, мой соратник, мой тайный недуг…

Клеопатра. Октавий погребет его с честью?

Цезарь. О да! Воздавать почести мертвому врагу — тут римское лицемерие не знает себе равных.

Клеопатра. Вы сжигаете своих мертвецов, и от них не остается ничего, кроме горстки пепла…

Цезарь. Память крепче праха.

Клеопатра. Что о нем будут помнить?.

Цезарь (без колебаний). Его любовь к тебе.

Клеопатра. И — все?

Цезарь. Это долговечнее пирамид, детка.

Клеопатра. Но ведь тебе этого было бы мало?.

Цезарь. Я говорю о памяти души… Ученые мужи, хронисты, риторы испишут горы бумаги и о моей галльской войне, и об испанской, о походах в Германию и в Британию, о моих законах и моем календаре… Свитки и манускрипты осядут холодным, трезвым грузом в книгохранилищах, но все это — лишь расчетливая, неверная память ума… Я же говорю о том, что останется, не от моих деяний, а от меня самого. (Задумался, твердо.) Останется моя любовь к тебе и смерть от руки Брута. А это прочнее всего иного — любовь и смерть. Ты одарила нас обоих бессмертием, Клеопатра, и тем сравняла.

Клеопатра. Этому ты меня научил — платить долги. (Дрогнула.) Может быть, Октавий все же оставит мне детей и царство?.

Цезарь. Он всего лишь Цезарь, Клеопатра, всего лишь раб собственной власти.

Клеопатра (с болью и отвращением). Власть, власть, власть!.

Цезарь (с болью). Власть, да…

Клеопатра (словно забыв о нем). Голубь и змий… голубка и змея…

Цезарь (не видя и не слыша того, что делается вокруг). О, у власти много обличий!. Нет, в молодости я хотел не власти, нет, я еще не догадывался, что это такое… Я хотел почестей. Я хотел, чтобы все меня знали, восхищались, чтобы все любили меня…

Клеопатра. Голубке я уплатила дважды…

Цезарь (погруженный в свои мысли). Нет, тогда я мечтал не о власти, мною владела безумная, неистовая жажда первенства!. Но потом я понял, у кого ищу его, у каких ничтожеств и пустомелей, и стал их презирать, и захотел другой славы — той, которая повергла бы их передо мной ниц, заставила трепетать от одного моего имени! И тогда я занялся войной…

Клеопатра. …осталась змея. (Достала из корзины с винными ягодами маленького аспида — изящную, холодную змею.) Она заждалась.

Антоний (подошел к ней). Ты — с нами?.

Клеопатра. Пора.

Цезарь (не замечая их; о своем). …за десять лет войны я покорил триста народов, взял приступом восемьсот городов, в ознаменование своих триумфов я накрывал бесплатно для римлян по двадцать тысяч пиршественных столов — но меня не любили, не славили, не гордились мною: меня всего лишь боялись! Я решил смягчить их, обезоружить великодушием, я прощал своих врагов и обласкивал злопыхателей, но Рим мою доброту и снисходительность принял за коварство, великодушие — за хитрость, милосердие — за слабость и объявил мне войну. Вот тогда-то я и возжаждал безграничной власти над ним! Власти холодной, надменной, бездушной… власти ради самой власти. И я перешел Рубикон…

Клеопатра (держа в руках змею и глядя на нее). Неужели вся мудрость лишь в этом?. (Кладет змею за вырез пеплоса, на грудь.) Ну же! — не медли… они меня ждут.

Цезарь. …я разбил Помпея при Фарсале и мнил, что вот оно, у меня в руках— упоение всевластьем, вот он, у моих ног — земной круг со всеми его материками и океанами, весь шар земной! (С великой мукой.) Но когда я настиг Помпея в Египте и изменник, трус и убийца Луций принес и бросил передо мной наземь его голову, — я ужаснулся и отрезвел: вместо земного шара к моим ногам покатился окровавленный, мерзкий шар отрубленной головы… Я увидел мертвый оскал и услышал трупный запах власти…

Клеопатра. Как мне жаль маленького Гая… и маленького Антония… (Змее, прижимая ее рукой к груди.) Ну же! Что же ты медлишь?!. Только не делай мне больно…

Цезарь (с отчаянием). В Египте заточали мертвых царей в огромные, как каменная гора, пирамиды. Я заточил себя в пирамиду при жизни! Она утыкается вершиной в небо, но каждая ступень, каждый ее камень придавливал меня к земле, и чем всесильнее я становился, тем был бессильнее. Я словно трагический актер в пышных одеждах, которые мешают ему двигаться, в величественной маске, за которой не видно его живого лица… Власть оплела, заковала меня в золотые цепи, повязала божескими почестями но рукам и ногам, и я стал беззащитен. И проиграл!. (Огляделся по сторонам, увидел Антония; просто и буднично.) Но даже покончить, как ты, одним ударом меча — я и в этом не был волен. (Усмехнулся.) Я должен был быть выше самого себя. Но это никому не под силу…

Антоний (подошел к нему). Разве ты боялся смерти?

Цезарь. Я даже жизни не боялся… Но с годами начинаешь понимать, что это одно и то же. Главное — не бояться.

Антоний. Ты всегда прав. Но я и это тебе прощаю. Когда двое мужчин любят одну женщину — они становятся ближе, чем братья. Даже ближе, чем враги.

Клеопатра (вскрикнула). О! — ты делаешь мне больно!.

Цезарь и Антоний оглянулись на Клеопатру. Молчание, лишь потрескивало пламя светильников.

(Открыв глаза.) Вы здесь? (Подошла к ним.)

Цезарь (мягко). Где же нам еще быть, детка?.

Они стояли втроем на берегу реки.

Антоний (буднично). Надо кликнуть перевозчика.

Цезарь. Он не заставит себя ждать.

Клеопатра. Это — далеко?.

Цезарь. Что ты, детка! — рукой подать. Вон на том берегу. В хорошую погоду отсюда видно.

Антоний (приставил ладонь к глазам). Солнце бьет в глаза…

Клеопатра. Солнце?. — я думала, там ночь…

Цезарь (пожал плечами). Там — как и повсюду…

Плеск весел.

Вот и перевозчик.

Они терпеливо дожидались его на берегу, втроем.

Конец

1979 г.