Пять прямых линий. Полная история музыки - Эндрю Гант

– самое поразительное музыкальное сочинение, когда-либо созданное 16-летним подростком. Шопен провел 1823–1828 годы, прилежно обучаясь в школе отца и Варшавской консерватории. Он не выказывал блестящих талантов Листа-исполнителя или Мендельсона-композитора, однако следует отдать должное проницательности директора консерватории Юзефа Эльснера, который сообщил о нем при выпуске: «Исключительные способности. Музыкальный гений»[718]. Тем временем Лист был повсюду: в Лондоне и Манчестере в 1823 году, затем повсеместно во Франции, потом вновь в Англии, где он играл для короля в 1824 году, в Швейцарии, вновь во Франции, и в третий раз за Ла-Маншем в 1827 году. Среди этих разъездов Мендельсон и Лист познакомились в Париже вскоре после 16-летия Мендельсона. У Шопена не было подобной космополитичной уверенности в себе даже к 18 годам: на каникулах в Берлине в 1828 году он оказался в одном помещении с Мендельсоном и знаменитым оперным композитором Спонтини, но постеснялся заговорить с ними. Шуман тоже жил провинциальной жизнью, в которой уже начали обозначаться интересы и основные сюжеты его короткого пути: он хорошо учился в школе, основал Schülerverbindung (тайное студенческое братство); упустил шанс учиться у Вебера в силу смерти того в 1826 году; в том же году потерял отца и больную сестру, читал, писал, увлекался «литературными фантазиями в духе Жана Поля»[719] и влюблялся в школьниц и взрослых женщин, в том числе и в Агнес Карус, певицу и жену врача из Кольдица. В 1828 году, как до него Телеман, он послушно, но неохотно стал изучать юриспруденцию в Лейпциге, где (так же, как Телеман) он нашел оживленную музыкальную жизнь куда более привлекательной, чем скудная пища своих занятий. В его «ночных восторгах» его стал преследовать страх безумия[720].

К концу десятилетия в жизни всех четверых произошли изменения. Лист прекратил свои маниакальные юношеские туры и в 1827–1830-х годах жил более уединенно, рассматривая идею стать священником. Шопен с успехом выступал в Вене в середине 1829 года. В том же году Мендельсон (с помощью своего друга Эдуарда Девриента, певца и отпрыска замечательной театральной семьи) продирижировал одним из самых важных концертов в истории музыки, первым со дня смерти Баха исполнением «Страстей по Матфею». Месяц спустя он совершил первую из своих многочисленных поездок в Англию, исполнив там концерт Бетховена «Император» и собственный юношеский двойной Концерт ля-бемоль мажор для двух фортепиано (вместе с Мошелесом), затем побывал в Шотландии, посетил сэра Вальтера Скотта в Эбботсофрде и плавал на пароходе в Стаффу к Фингаловой пещере, которая вдохновила его на одну из самых примечательных его ранних пьес, увертюру «Гебриды» 1833 года. В августе 1828 года Шуман начал учиться у известного лейпцигского преподавателя фортепиано, Фридриха Вика, чья девятилетняя дочь Клара уже была к тому времени умелой и отлично обученной пианисткой. Когда в ноябре умер Шуберт, он проплакал всю ночь.

Шуман решил проблему того, как учиться и юриспруденции, и музыке, просто-напросто найдя в Гейдельбергском университете музыканта и профессора юриспруденции, Юстуса Тибо, и уговорив мать перевести его туда на год. Этот счастливый и продуктивный период окончился, когда он вернулся в Лейпциг и не слишком успешно попытался склонить Вика к тому, чтобы он уговорил его мать позволить ему прекратить изучение юриспруденции: Вик считал его талантливым молодым человеком, но не верил в силу его характера, что случится с Шуманом еще неоднократно. Шуман переехал к Викам и пообещал меньше пить, курить и тратить – ничего из этого ему очевидно не удалось. В своих литературных сочинениях того времени он награждает прозвищами друзей, знакомых (Клара – «Цилия», девочка по имени Кристель – «Харита») и вымышленных персонажей. Себе он дал два прозвища – «Флорестан»-импровизатор, веселый и легкий на подъем; и задумчивый, сосредоточенный, критически настроенный «Эвзебий». Эта двойственность придавала его литературным трудам юмористический характер, а также психологическую глубину. Оба персонажа появляются в восторженной статье в сентябре 1831 года, рассказывающей о новой музыкальной звезде, которая именно в этот момент прибыла в Париж после второго, неудачного посещения Вены: Frédéric – бывший Fryderyk – Шопен.

Политика – 1830-е гг.

Политика в то время часто пересекает наши пять прямых линий. Июльская революция в Париже в 1830 году вдохновила Листа на уединение с целью написать Революционную симфонию. Связанная с нею неудачная попытка восстания против российского правления вынудила Шопена и его друга Тытуса Войцеховского задержаться в Варшаве, прежде чем им удалось выехать в Вену: политические пертурбации, по-видимому, нашли отражение в бурном характере сочинений Шопена того периода, таких как Баллада № 1 соль минор. Когда он в конце концов отправился в Париж в 1831 году (без Тытуса), он вынужден был при получении паспорта солгать о том, куда направляется. В Варшаву он больше не вернулся.

Мендельсон провел этот год на юге: он отправился через Веймар (где в последний раз встретился с Гете) в Венецию, Флоренцию, Рим и Неаполь, быстро закончив сочинения, на которые его вдохновило прошлогоднее посещение Шотландии, и начав новую Итальянскую симфонию, идею которой ему подали теплые воды Средиземноморья. Он познакомился с Берлиозом и ученицей Бетховена Доротеей фон Эртманн, затем отправился на север через Геную, Милан и Швейцарию и провел вторую зиму своих долгих странствий в Париже, где повстречался с Шопеном. На этот раз тому уже не было нужды справляться с застенчивостью. В своей недавней статье Шуман (в отличие от Вены) отдал должное Шопену: «Hut ab, ihr Herrn, ein Genie!»[721][722]

Три итальянца

Подобно Мендельсону, эта история ненадолго вступает под итальянское солнце, чтобы познакомить нас с тремя маэстро, оставившими неизгладимый след в столицах Европы.

К моменту смерти Антонио Сальери в 1825 году его блестящие оперные достижения были уже делом далекого прошлого. Но он был масштабной личностью. Он знал Глюка, Гайдна, Моцарта, Бетховена, Вебера, Мейербера, Шуберта и Листа и многих других, работал с ними и в большинстве случаев помогал им – не самая плохая адресная книга. С учетом Глюка и Листа он был знаком с людьми, даты рождения которых разделяло почти столетие. Он помогал Гайдну в его преклонном возрасте и поддерживал вдову Моцарта и его осиротевших детей. Он был умелым, просвещенным, щедрым и вездесущим человеком. Его наследие только сейчас начинает занимать подобающее ему место в истории музыки, и он это заслужил.

Двух других итальянцев более позднего поколения необходимо кратко представить сейчас, так как далее они будут появляться то там, то тут, подобно Фигаро: Джоакино Россини и Никколо Паганини.

Россини, оперы которого до сих