Секрет нашего успеха. Как культура движет эволюцией человека, одомашнивает наш вид и делает нас умнее - Джозеф Хенрик

Бостона, Парижа и Южной Африки дали похожие результаты[306]. В пять-шесть месяцев младенцы предпочитают смотреть на тех, у кого тот же акцент, что и у мамы. К десяти месяцам младенцы предпочитают брать игрушки у тех, кто говорит с тем же акцентом, что и мама[307]. В дальнейшем дошкольники хотят дружить с теми, у кого с ними один язык или диалект.

Наглядный пример, насколько важна роль языка как этнического маркера, обнаружила моя жена Натали, когда работала над диссертацией. Она исследовала халдеев, живущих в Мичигане. Халдеи, эмигрировавшие из Северного Ирака, в течение последних ста лет селились в городской черте Детройта. К концу девяностых годов прошлого века эта этническая группа стала доминировать в бизнес-секторе маленьких продуктовых магазинчиков в городе. Халдеи создавали тесные социальные связи, нанимали на работу в основном родственников или соплеменников-халдеев, предпочитали обращаться к халдеям-врачам, юристам и другим профессионалам и добились стабильности и процветания в непростой экономической среде — ведь речь идет о Детройте. Считаться “халдеем” в общине и было, и остается очень важным: это дает доступ к работе, позволяет заключать надежные контракты с другими халдеями-бизнесменами, обеспечивает широкую сеть социальных связей и хорошие брачные перспективы. Чтобы принадлежать к халдейской общине и иметь право на халдейскую идентичность, очень важно говорить по-халдейски — на языке Христа, как напомнит вам любой халдей. Это настолько важно, что многие во втором и третьем поколении брали уроки халдейского языка. Даже некоторые иммигранты в первом поколении из иракских городов вроде Мосула тоже брали уроки халдейского, поскольку некоторые халдеи-горожане в Ираке знают только арабский. Разумеется, говорить по-арабски — это определенно не халдейский маркер, поскольку в Детройте огромное количество арабов-мусульман, от которых халдеи хотят отличаться. Естественно, принадлежность к халдейской ветви христианства — тоже важное условие принадлежности к халдейской общине[308].

Илл. 11.4. Устройство для уплощения лба новорожденного, традиционно применявшееся у популяций севера Тихоокеанского побережья США, говоривших на чинукских языках

Однако этнические маркеры выходят далеко за пределы языка и диалекта. Тысячелетиями во всех уголках земного шара у множества популяций было принято придавать особую форму черепу — до недавнего времени это практиковали и европейцы. При помощи разнообразных приемов — например, привязывая к голове новорожденного дощечки — люди придавали черепам характерные красивые (с их точки зрения) формы — плоские, круглые, конические[309]. Форма черепа нередко была маркером той или иной этнической группы или общественного класса. Поскольку формирование черепа должно было начинаться с самого рождения и требовало от семьи серьезного вложения времени и усилий, подделать этот маркер практически невозможно (см. илл. 11.4).

Таким образом, культурная эволюция часто создает мир, в котором разные группы обладают разными социальными нормами, а границы норм обычно отмечены языком, диалектом, одеждой и другими маркерами, скажем, формой головы. Такая социальная среда должна была способствовать развитию надежных когнитивных инструментов для навигации в подобном мире, где, например, знание диалекта, на котором говорит человек, позволяет с некоторой уверенностью предсказать многие другие его предпочтения, мотивы и убеждения, поскольку диалекты передаются по тем же путям обучения, что и социальные нормы, убеждения и мировоззрения. Такое положение дел, вероятно, способствовало и генетической эволюции психологических механизмов, помогающих распознавать группы в окружающем мире, определять их маркеры и делать обобщения об их членах по индукции, основанной на категориях (как мы обсуждали в главе 5). То есть, если знаешь что-то об одном члене группы (скажем, он не ест свинину), ты склонен полагать, что это относится ко всем членам группы. Разумеется, у таких тенденций и способностей есть обратная сторона: иногда они подталкивают к неверным выводам и вообще заставляют видеть социальный ландшафт групп и их поведения более резким и контрастным, чем он есть в действительности. Когнитивисты называют эти способности фолк-социологическими[310].

Нормы переплетены с нашей фолк-социологией необычайно тесно, и в этом мы убедимся, если вернемся к экспериментам с мышонком Максом. Теперь дети-испытуемые знакомятся с двумя перчаточными игрушками — Максом и Анри. Макс говорит по-немецки чисто, без акцента, а Анри — с французским акцентом. Немецкие дети протестовали гораздо сильнее, если именно Макс, их соплеменник, как подсказывало произношение, играл в игру не так, как модель, чем если это делал Анри. Соплеменников обычно предпочитают, поскольку предполагают, что у них те же нормы, однако это значит, что за ними пристальнее следят и строже наказывают за нарушения. Это подтверждается в кросс-культурном масштабе: в ходе экспериментов наподобие игры в “Ультиматум” жители самых разных мест, от Монголии до Новой Гвинеи, охотнее платили за то, чтобы наказать за нарушение норм своих соотечественников, и чаще прощали чужаков[311].

Такое понимание, как мы относимся к племенам и этнической принадлежности и почему, имеет далеко идущие последствия. Во-первых, в результате межгрупповой конкуренции распространяются всевозможные хитрые приемы, позволяющие расширить границы “своего племени”. И религии, и народы в ходе культурной эволюции учились все лучше задействовать и эксплуатировать эту особенность нашей психологии, создавая квазиплемена. Во-вторых, такое понимание означает, что дихотомия включенности и невключенности в группу, которой придерживаются психологи, упускает главное: не все группы одинаково важны, и не обо всех мы думаем одинаково. Например, гражданские войны намного чаще ведутся из-за маркированных этнических или религиозных различий, а не из-за различий классовых, имущественных или политико-идеологических[312]. Это потому, что наш разум готов делить социальный мир на этнические группы, но не на классовые или идеологические[313].

Наконец, психологические механизмы, стоящие за тем, как мы думаем о “расах”, на самом деле возникли для анализа не расовой, а этнической принадлежности. Вероятно, вы несколько растеряны, поскольку расовую и этническую принадлежность часто путают. Принадлежность к этнической группе основывается на маркерах, передающихся через культуру, — на языке или диалекте, к примеру. Принадлежность к расовой группе, напротив, маркируется внешними морфологическими чертами вроде цвета кожи и фактуры волос, которые передаются генетически. Наши фолк-социологические способности в ходе эволюции настроились на определение этнических групп или племен. Однако критерии вроде цвета кожи и фактуры волос могут в современном мире выдаваться за этнические маркеры и приводить к ошибкам, поскольку у членов разных этнических групп иногда бывают общие маркеры вроде цвета кожи и фактуры волос, и тогда расовые признаки автоматически и бессознательно “обманывают” нашу психологию и убеждают в существовании разных этнических групп. А культурная эволюция эксплуатирует этот побочный продукт и придает ему осязаемую форму, создавая лингвистические ярлыки для расовых категорий и собственно расизм.

Эту мысль подчеркивает и то, что расовые критерии