Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

двадцать два дня Макиавелли провел в кишевшей паразитами камере, откуда его выводили, чтобы подвесить на дыбе: руки узника связывали за запястья за спиной и поднимали, а затем неожиданно роняли на пол. Пытку, которая обычно приводила к вывихам плеч, разрыву мышц и калечила одну или обе руки, повторяли столько раз, сколько требовалось, чтобы вырвать признание. Макиавелли признаваться было не в чем (кроме неизбывного бисексуального влечения к проституткам), и он молчал. Его поднимали на дыбе от четырех до шести раз. Примечательно, что, когда тюремщики вели его обратно в камеру, он попросил перо и бумагу и, чтобы добиться расположения правителя, сочинил в честь “Великолепного Джулиано” несколько сонетов[287].

  В колодках ноги, плечи вперехват

  шесть раз веревкой толстой обмотали…

  Про остальные умолчу детали.

  Поэтов ныне чтут на новый лад!

  Огромные, что бабочки, кишат

  вши на стенах, и так, как здесь, едва ли

  воняло после битвы в Ронсевале,

  и на сардинских свалках меньше смрад.

  Засовы громыхают беспрестанно,

  как будто рядом ударяет гром

  и ожил кратер близкого вулкана[288].

  <…>

Неизвестно, видел ли стихи Джулиано и как бы он оценил такое сочетание прямоты, жалости к себе и мрачного юмора, но их появление ознаменовало крах политической карьеры Макиавелли и начало писательской. Правда, если бы не удача, он мог продолжать томиться в “хороме”. 20 февраля 1513 года папа Юлий II заболел малярией и через несколько дней умер. Вместо него кардиналы избрали Джованни Медичи, тридцативосьмилетнего брата Джулиано. Он стал первым флорентийцем на папском престоле под именем Льва X. Джулиано не упустил случая продемонстрировать великодушие и освободил множество заключенных, в том числе бывшего секретаря второй канцелярии. Макиавелли был свободен.

“Дом” означал для него не только маленькое поместье за городом. Еще в августе 1501 года тридцатидвухлетний Макиавелли женился на Мариетте Корсини, молодой женщине из знатной флорентийской семьи, и она родила ему шестерых детей. Ей приходилось постоянно терпеть унижения, поскольку супруг часто посещал разнообразные бордели (вполне обычное дело для мужчины его круга) и даже в пятьдесят с лишним лет (как мы узнали из его чрезвычайно скабрезных писем друзьям – “банде”) имел связи на стороне. “Ценитель порока”, по выражению одного историка[289], он общался с людьми, которых сам же называл “вшивыми”. При этом он и Мариетта явно были привязаны друг к другу (сохранилось единственное ее письмо к нему, и оно ласковое), и жаловалась она главным образом на частые отлучки Макиавелли по делам службы. Теперь этой проблемы не было.

Денег у Макиавелли не хватало, зато в избытке имелось свободное время. Он болтал с дровосеками в своем имении, играл в карты в местном кабаке. Во Флоренции “у кого… нет своего состояния, на того и собака не взглянет”, – писал он в пьесе “Мандрагора”[290]. Чувствуя себя ненужным и забытым, он упорно искал себе какое‐нибудь дело. Может быть, он сумеет вернуться на государственную службу? Для начала Макиавелли написал для Джулиано Медичи еще один сонет и на этот раз отослал его вместе со связкой добытых на охоте птиц, но такого дара едва ли было достаточно, чтобы добиться милости. И он решился на новый шаг – написать и посвятить правителю книгу советов, трактат обо всем, что он узнал за годы службы, абсолютно честное, даже чересчур откровенное пособие по обретению и осуществлению власти. Сочинение не столько историческое, сколько построенное на исторических примерах, но работа все‐таки приносила ему утешение:

С наступлением вечера я возвращаюсь домой и вхожу в свой кабинет; у дверей я сбрасываю будничную одежду, запыленную и грязную, и облачаюсь в платье, достойное царей и вельмож; так должным образом подготовившись, я вступаю в старинный круг мужей древности и, дружелюбно ими встреченный, вкушаю ту пищу, для которой единственно я рожден; здесь я без стеснения беседую с ними и расспрашиваю о причинах их поступков, они же с присущим им человеколюбием отвечают. На четыре часа я забываю о скуке, не думаю о своих горестях, меня не удручает бедность и не страшит смерть: я целиком переношусь к ним[291].

Макиавеллизм как образ мысли и действия существовал задолго до рождения Макиавелли. “Искусство демагога // Не ищет уж теперь образованья // И для натуры честной не годно: // Ушло оно к бесстыдным и невеждам” – этот взгляд Аристофан выразил во “Всадниках” (четвертой своей пьесе, поставленной в 424 году до н. э.)[292]. Фукидид в “Истории” (V.89) приводит аналогичного содержания диалог афинян с мелиянами[293]. У Еврипида в “Финикиянках” (действие I, явление 5, 524–526) мы читаем: “Когда Неправда нам вручает Власть, // Они прекрасны обе. Добродетель // Во всем другом готов я соблюдать”[294]. Есть мнение, что по сравнению с “Артхашастрой”, классическим индийским трактатом IV века до н. э. о не ограниченной моралью политике, “Государь” выглядит безобидным. На протяжении столетий многие авторы отстаивали столь же циничный подход к политике силы, но именно Макиавелли, несколько лет понаблюдав “благотворную” жестокость Чезаре Борджиа, стал лучше всех разбираться в захвате и удержании власти без оглядки на порядочность.

Хотя у самого Макиавелли не встречается аксиома, будто цель оправдывает средства, в ней увидели универсальное правило, применимое не только в политике, но и в делах общества в целом: победа – все равно какой ценой – прежде всего. У Макиавелли есть главы, посвященные обращению с советниками и льстецами. “Государь” заканчивается призывом к дому Медичи извлечь уроки, выйти на авансцену и избавить Италию от “варваров”. Но люди гораздо лучше запомнили совсем другие его советы:

Желая исповедовать добро во всех случаях жизни, он неминуемо погибнет, сталкиваясь с множеством людей, чуждых добру.

Разумный правитель не может и не должен оставаться верным своему обещанию, если это вредит его интересам и если отпали причины, побудившие его дать обещание.

Но нужно… быть великим притворщиком и лицедеем.

Любовь плохо уживается со страхом, поэтому если уж приходится выбирать, то надежнее выбрать страх.

…Если как следует все рассмотреть, найдется нечто, что покажется добродетелью, но ведет к гибели, и нечто, что покажется пороком, но, следуя ему, можно достичь безопасности и благополучия[295].

Не удивительно, что католическая церковь пришла в ужас. Ситуацию усугубило и то, что моделью идеального правителя в “Государе” послужил зловещий Чезаре Борджиа, вскоре прозванный “музой Макиавелли”,