Творцы истории. Кто, как и почему сформировал наше представление о прошлом - Ричард Коэн

этот период история ковыляла вперед без опоры на литературу”. Вот вам и Гальфрид Монмутский с Генрихом Хантингдонским.

Отец Уильяма был нормандцем, а мать англичанкой, и зрелые годы он провел монахом в Мальмсберийском аббатстве, в Уилтшире. В его библиотеке насчитывалось не менее четырехсот книг более двухсот авторов. Уильям собрал разношерстную коллекцию средневековых исторических текстов и решил написать общедоступную книгу по образцу Беды, “Деяния английских королей” (Gesta Regum Anglorum), охватывающую события с 449 по 1120 год. Закончил он ее в 1125 году, но позже довел свой рассказ до 1127‐го, выпустив сильно переработанное издание, “дозревшее со временем по длительном размышлении”. За этим сочинением в 1125 году последовали “Деяния английских епископов” (Gesta Pontificum Anglorum) – живое и подробное описание аббатств и епархий страны. Затем, около 1140 года, Уильям засел за составление “Новой истории” (Historia Novella), хроники в трех книгах о временах с 1128 года и до правления Стефана Блуаского (1135–1154). Работа прервалась в 1142 году – видимо, из‐за смерти Уильяма.

Уильяма Мальмсберийского очень даже стоит почитать и сегодня: его материал тщательно проработан, язык внятен и увлекателен[253]. Он блестяще владел латынью и демонстрирует удивительное для своего времени литературное чутье. Кое-кто из ученых считает, что он неряшливо структурировал материал, но слава Уильяма не увядает, и это справедливо. В частности, его живо интересовала личность, что видно по анекдотам, прямой речи, описаниям внешности и вкраплениям собственных суждений. Примеров тому множество, но лучший из них – характеристика короля Вильгельма II (1056–1100):

Он недостаточно почитал Бога, людей и вовсе никак… Вне дома и на людях он держался надменно, окидывая грозным взглядом присутствующих; и, преисполненный суровости, свирепым голосом отталкивал собеседника. Из страха перед обеднением и перед вероломством других, насколько это можно предположить, он больше, чем следует, был предан корыстолюбию и жестокости. Дома и за столом в частном обществе он давал волю всяческому легкомыслию и много шутил; остроумнейший насмешник, он даже иной раз и свой промах обращал в шутку, лишь бы ослабить злословие по этому поводу… Он предпочитал, чтобы цена его одежды была непомерно высокой, и сердился, если кто уменьшал ее. Как‐то раз утром, обуваясь в свои новые башмаки, он спросил слугу, что они стоят. И когда услыхал в ответ: “Три шиллинга”, то, полный негодования, в ярости вскричал: “Ты, сын шлюхи! пристало ли королю носить такие дешевые башмаки? Cтупай и принеси мне другие, купленные за серебряные марки”[254].

Невольно задаешься вопросом, так ли уж отличались от нас люди той эпохи или они были, как выразился Вольтер, точно как мы сегодня – только с плохими зубами.

Канадский профессор Дэниел Вулф в посвященных Средним векам главах своей книги “Всемирная история истории” уделяет внимание нескольким малоизвестным западноевропейским авторам, в том числе немцу Видукинду Корвейскому (925–980), французу Гуго Сен-Викторскому (ок. 1096–1141) и Иоанну Солсберийскому (ок. 1120–1180). Кроме того, Вулф рассматривает широкий спектр писателей, которых я даже не упоминал: китайских авторов с конца эпохи Восточной Хань (220) до изобретателей исторической энциклопедии в конце VIII века, японских хронистов начиная с VI века, историков из Дании, России, Монголии, Кореи, мусульманского мира. Но нигде в книге не нашлось места обсудить одного из популярнейших историков своей эпохи – Матфея Парижского (ок. 1200–1259), монаха аббатства Сент-Олбанс в Хартфордшире.

Выводя гусиным пером хищные готические буквы на пергаменте, Матфей Парижский сочинил ряд работ, в основном исторических, и сам же их проиллюстрировал – эти рисунки, “живые, народные, временами жутковатые”, немало способствовали его успеху[255]. Так говорил Джон Барроу, который называет Матфея “популистом, человеком язвительным, циничным, неистово предвзятым, пристрастным и остроумным” – чем‐то это напоминает Григория Турского. Барроу считает Матфея в большей степени хронистом, нежели историком. Его “Великая хроника” (Chronica Majora) представляет собой яркий и чрезвычайно субъективный взгляд на мир, текст, полный презрительного фырканья и отвращения. Если Матфей кого‐то не одобрял, его было не удержать, как в одном судебном деле, касавшемся церкви в Сент-Олбансе:

Был в этой церкви среди братьев один человек, хоть и носивший сутану, да ни в коем разе не монах, а скорее как Люцифер меж ангелов или Иуда меж апостолов, ничтожный лицемер в монашеских рядах, сам не монах, но бес во плоти[256].

Мы знаем даже его имя, это некий Вильям Голубок. Кончил он скверно.

Несмотря на свое прозвище, Матфей Парижский был англичанином, но в молодости, возможно, учился во французской столице. Кроме того, Матфей мог стать монахом и после мирской карьеры: он явно не испытывал затруднений в общении с людьми знатными, даже с королевскими особами и, следовательно, происходил из непростой семьи. Первое, что мы узнаем о Матфее с его собственных слов: в 1217 году он стал монахом, а в 1236‐м продолжил дело Роджера из Вендовера, главного хрониста аббатства, дополняя летопись новыми данными о современных ему событиях.

Исключая несколько ученых миссий в Норвегию, Матфей с 1217 года и до своей смерти оставался в обители и занимался летописанием, которым и славилось аббатство Сент-Олбанс (в целом здешние хроники охватывают события более двухсот лет). По сути, это главный центр историографии позднесредневековой Англии. Кроме “Великой хроники” Матфей написал еще несколько книг, в том числе “Историю англов, или Малую хронику” (ок. 1253 года), “Деяния аббатов Сент-Олбансского монастыря”, жития св. Альбана, короля Эдуарда Исповедника и Томаса Бекета. “Великая хроника” остается важным ключом к пониманию эпохи (особенно событий 1235–1259 годов), хотя предрассудки Матфея делают его ненадежным рассказчиком. Так, при всяком удобном случае он нападает на папу римского и превозносит Фридриха II (1194–1250) – хотя в “Истории англов” правитель Священной Римской империи неожиданно предстает уже “тираном, творившим презренные злодеяния”.

Многие сведения Матфей получал от близких ко двору людей и из бесед с очевидцами событий. Среди его информантов числится король Генрих III [Английский]. Генрих знал, что Матфей ведет летопись, и хотел, чтобы тот был хорошо осведомлен о происходящем[257]. В 1257 году в течение недельного визита в Сент-Олбанс король держал хрониста рядом и, по словам Матфея, “водил моим пером”. В связи с этим любопытно, что автор “Хроники” так некомплиментарно отзывается о политике Генриха. Возможно, Матфей просто не думал, что работу будут читать в том виде, в котором она дошла до нас: во многих местах стоят пометы vacat, offendiculum [помеха] и impertinens красными чернилами, призывающие эти отрывки опустить. При жизни Матфея, однако, были сделаны полные копии книги, к тому же сохранился его собственный, без