Что такое интеллектуальная история? - Ричард Уотмор

Kuhn T. S. The Essential Tension: Selected Studies in Scientific Tradition and Change. Chicago, 1977.

Kuhn T. S. The Structure of Scientific Revolutions. 2nd ed. Chicago, 1970 [1962] (рус. пер.: Кун°Т. Структура научных революций / Пер. с англ. И. З. Налетова. М., 1977).

Mandler P. The Problem with Cultural History // Cultural and Social History. 2004. Vol. 1. P. 94–112.

Mayr E. When is Historiography Whiggish? // Journal of the History of Ideas. 1980. Vol. 51. № 2. P. 301–309.

Merton R. K. Science, Technology and Society in Seventeenth-Century England. New York, 1970 [1938].

Porter R. The Scientific Revolution: A Spoke in the Wheel? // Revolution in History / Ed. by R. Porter, M. Teich. Cambridge, 1986. P. 290–316.

Shapin S. Discipline and Bounding: The History and Sociology of Science as Seen Through the Externalism-Internalism Debate // History of Science. 1992. Vol. 30. P. 333–369.

Shapin S. The Scientific Revolution. Chicago, 1996.

Shapin S., Schaffer S. Leviathan and the Air Pump: Hobbes, Boyle and the Experimental Life. Princeton, 1985.

Yeo R. Defining Science: William Whewell, Natural Knowledge, and the Public Debate in Early Victorian Britain. Cambridge, 1993.

Тимур Атнашев, Михаил Велижев

По следам Уотмора. Реализм в интеллектуальной истории

Ричард Уотмор (р. 1968) – один из самых ярких современных специалистов по интеллектуальной истории Нового времени. Профессор истории в университете Сент-Эндрюс (Великобритания), директор местного Института интеллектуальной истории и главный редактор журнала History of European Ideas, Уотмор сочетает талант практикующего историка и теоретика своей дисциплины. Он известен как исследователь европейской республиканской и либеральной традиций, принадлежащий к Кембриджской и Сассексской школам изучения общественно-политической мысли (о том, что это означает с точки зрения метода, мы расскажем ниже). В 2000 г. Уотмор выпустил две работы, закрепившие его репутацию первоклассного ученого: монографию «Республиканизм и Французская революция: интеллектуальная история политической экономии Жана-Баптиста Сея» и сборник статей «История, религия и культура: статьи по британской интеллектуальной истории, 1750–1950», в составлении которого он принимал участие вместе с двумя другими классиками дисциплины Ст. Коллини и Б. Янгом[172].

В дальнейшем Уотмор продолжал успешно работать в двух направлениях – в области методологии интеллектуальной истории и в сфере исторического анализа политической жизни XVIII – XIX вв. Он является автором множества статей, фундаментальных монографий и программных текстов, в числе которых следует прежде всего упомянуть, с одной стороны, теоретические труды – сборники статей «Развитие интеллектуальной истории» (2006) и «Гид по интеллектуальной истории» (2015)[173], а также настоящую книгу и недавнюю работу «История политической мысли: очень краткое введение» (2021[174]), с другой – монографии «Против войны и империи: Женева, Британия и Франция в XVIII столетии» (2012) и «Террористы, анархисты и республиканцы: жители Женевы и ирландцы в эпоху революции» (2019)[175], где автор реконструирует и анализирует многообразные контексты, внутри которых проходила политическая жизнь Женевы конца XVIII в. Добавим, что работы Уотмора почти не переведены на русский язык и в этом смысле настоящая публикация является пионерской[176].

О том, как Уотмор видит интеллектуальную историю, читатель уже знает. Во многом опираясь на его прочтение, ниже мы хотели бы поместить монографию «Что такое интеллектуальная история?» и методологические пристрастия Уотмора в контекст полемик о сути интересующей нас научной дисциплины и о ее месте в обществе[177]. Мы намерены описать и интерпретировать совместное существование двух видов интеллектуальной истории в западной и отечественной академических традициях второй половины ХХ и начала XXI в., указать на различия и неожиданные точки пересечения между ними. Для этого мы планируем обратиться к вопросам природы исторического знания, философии языка, презентизма и (ре)политизации историографии.

* * *

Историков часто и справедливо упрекают в недостаточном внимании к теории и философским основаниям собственных изысканий. Как следствие, отдельные работы порой страдают излишней дескриптивностью, отсутствием рефлексии над инструментами анализа и некритическим подходом к проблеме политической ангажированности полученных результатов, которые на деле оказываются маленькими пикселями в больших и чужих идеологических проектах. Интеллектуальные историки в меньшей степени заслужили подобные упреки. Вероятно, рефлексивная природа изучаемого ими предмета требует хотя бы предварительного ответа на два вопроса: как возможно систематическое и объективное (фальсифицируемое) исследование письменной речи и представлений людей о себе и мире? Каково общественное значение полученных таким образом знаний?

Нашим центральным аргументом и ответом на первый из сформулированных вопросов является утверждение языкового «реализма» как эпистемологического основания для интеллектуальной истории в версии Уотмора. Репликой в дискуссии о втором вопросе служит тезис о важности принципов историзма в противовес презентизму. Актуальная и даже скандальная полемика вокруг колонки президента Американской ассоциации историков об опасностях и достоинствах презентизма показывает, что занимающие нас проблемы имеют как методологическое, так и прикладное значение для исторической науки в целом[178]. В первой части статьи мы реконструируем два основных подхода к вопросу о философских основаниях предмета интеллектуальной истории. Во второй части мы постараемся показать преимущества и общественно-политические импликации реалистической философии языка как методологической основы, которой могут руководствоваться интеллектуальные историки самых разных направлений.

1. Одно понятие, два смысла

Генезис и значения «интеллектуальной истории»

Словосочетание «интеллектуальная история» на русском языке, на первый взгляд, способно вызвать замешательство. Речь идет то ли о новом изводе «истории идей» или «культурной истории», то ли об «истории интеллектуалов», то ли об интерпретации любых продуктов умственной деятельности человека. Как отмечает занимавшийся эволюцией самого понятия историк Р. Шартье, в европейской научной традиции XX в. «интеллектуальная история» не имела четкого дисциплинарного референта, а само понятие возникло относительно недавно. В национальных академических культурах доминировали другие термины: во Франции – «история ментальностей», в Германии – «история духа», в Италии «интеллектуальная история» или «история идей» вообще не фигурировали[179]. Советская и российская наука до недавнего времени использовали термины «история идей», «история общественной мысли» или «семиотика культуры».

Средой, в которой понятие «интеллектуальная история» смотрится куда органичнее, является англоязычная гуманитария: собственно, intellectual history возникает и формируется прежде всего в США и Великобритании, как об этом прекрасно пишет Уотмор в настоящей книге. Однако и здесь есть своя сложность: в настоящий момент термин «интеллектуальная история» используется для самоопределения носителями двух во многом противоположных научных мировоззрений. С одной стороны, «интеллектуальными историками» считают себя постмодернистские теоретики истории, с другой – сторонники различных чисто историцистских методов[180]. При этом первые, как правило, атакуют вторых, опираясь на философскую критику оснований историографии. Далее мы хотели бы дать суммарное описание теоретических принципов, которыми руководствуется каждое из направлений, а затем попытаться проблематизировать существующие между ними различия и указать на одно важное и недооцененное прежде сходство.

Мы предлагаем обозначить первую версию интеллектуальной истории как, собственно, постмодернистскую, а вторую – как «реалистическую». Постмодернистские теоретики истории, такие как Х. Уайт, Ж. Деррида, Ф. Анкерсмит, К. Дженкинс, делают акцент на исключительной важности риторики, литературного письма, нарративов, исторического воображения и способов переживания времени. Более того, они ставят под вопрос саму возможность изучать прошедшее, которое поддается интерпретации только через творческое воображение «реальности прошлого» в отчетливо анахронистическом ключе. Сторонники этого направления считают, что имеют дело с «призраками» или «заветами» прошлого, и отказываются систематически изучать исторические значения текстов, предпочитая ответственному выдвижению и проверке гипотез работу с бесконечным многообразием аллюзий и смыслов[181]. Вслед за Уотмором, заимствуя выражение американского антрополога Кл. Гирца, можно сказать, что речь идет о подмигивании в ответ на подмигивание в ответ на подмигивание[182].

«Реалисты», напротив, настаивают, что риторический характер источников не мешает ставить вопрос об относительном правдоподобии предположений, которые мы делаем о событиях прошлого. Они возвращают историю от творчества к науке, дающей возможность сопоставлять различные гипотезы и отличать более достоверные догадки от менее достоверных. Разумеется, с учетом проделанной в ХХ в. философской работы «реальность» необходимо максимальным образом проблематизировать и не сводить ее к позитивистски одномерной картине или к метафорам наивного платонизма. Реалисты выступают лишь против попыток постмодернистов отменить любые рациональные критерии