Белый. История цвета - Мишель Пастуро

по всей Западной Европе126. Это также город, где процветают искусства и творят великие живописцы: Беллини, Джорджоне, Тициан, Тинторетто, Веронезе. В начавшихся тогда спорах о том, что важнее в живописи – рисунок или колорит, – венецианцы всегда были на стороне колорита. Кроме того, Венеция – город, где красильное дело в большом почете. Ни в одном европейском городе нет такого количества красилен с узкой специализацией по окрашиваемым тканям, по цветам и по красителям. Здесь не разрешается в одной и той же мастерской окрашивать шерсть и шелк, а если красильщик красит в синее, то ему не разрешается окрашивать в красное или в желтое: работа красильщиков строго регламентируется и контролируется127. Наконец, именно в Венеции в 1540 году было напечатано первое руководство по красильному делу, знаменитый «Plictho» Джованни Вентуры Розетти, который потом переиздавался множество раз вплоть до конца XVIII века128.

Не следует также забывать, что в Венеции с самого 1465 года бурно развивалось книгопечатание. Там ежегодно выпускается множество книг по всем областям словесности и науки. И зачастую речь в них идет о цвете, будь то пособия по красильному делу или трактаты о живописи, сочинения об одежде, труды по эстетике или символике. В 1525 году выходит латинский перевод «Книги о гербах» сицилийского геральдиста; десять лет спустя – его перевод на венецианский диалект; обе книги активно переиздавались вплоть до конца XVI века и, как и во Франции, оказали несомненное влияние на последующие труды о цвете129.

Из четырех книг, которые мы упомянули, наибольший интерес для нас представляет сочинение Фульвио Пеллегрини Морато (1483–1548), гуманиста и друга художников. Конечно, он многое заимствовал у «Книги о гербах», которую недавно перевели на итальянский, но зачастую его мнение расходится с толкованиями геральдистов и не соответствует социальным кодам в одежде. А еще он объясняет, что для живописца глаз важнее рассудка и что красота колорита главенствует не только над совершенством линии, но даже и над теми благодетельными свойствами и символическими смыслами, которые люди приписывают цветам. То есть эстетика цвета значит больше, чем его символика: такое утверждение знаменует полный разрыв с системами ценностей позднего Средневековья. Морато рекомендует своим друзьям-живописцам сочетания цветов, предназначенные лишь для того, чтобы радовать глаз и чувства, но не для того, чтобы приносить пользу разуму и морали. По его мнению, самые красивые сочетания – это белое с черным, синее с оранжевым, серое с темно-рыжим (leonato) и лучшее из всех – светло-зеленое с темно-розовым (incarnato)130.

Интерес для нас представляет и небольшой латинский трактат Антонио Телезио (1482–1534), преподавателя риторики и изящной словесности в Венеции в 1527–1529 годах. Он тоже находится под влиянием «Книги о гербах», но в своей книге вообще не затрагивает тему геральдики: его занимает скорее филология, чем символика. Страстный поклонник Вергилия, Овидия и Плиния, Телезио рассуждает о богатстве лексики латинского языка, анализирует 114 хроматических терминов и указывает, что они весьма трудны для перевода. Он также утверждает, что ни на одном языке нельзя назвать цвет неба, цвет моря и цвет глаз (у человека и у животных), или, если говорить более общо, «всего того, чей цвет представляет собой нечто среднее между белым, синим и зеленым». В последней главе автор предлагает различные классификации цветов. С точки зрения морали он, как и Плиний в «Естественной истории»131, разделяет цвета на строгие (colores austeri) и легкомысленные (colores floridi). К первой категории он относит белый, черный, серый и коричневый; ко второй – все остальные. Такое разделение цветов по моральному принципу наверняка бы одобрили виднейшие идеологи Реформации: все они вели ожесточенную борьбу с яркими или режущими глаз цветами132. А три века спустя оно привлечет внимание Гете, который прокомментирует его в приложении к своему фундаментальному труду «Учение о цвете» (1810)133. С эстетической точки зрения Телезио противопоставляет цвета приятные для глаза (colores suaves) цветам неприятным и словно бы загрязненным (colores sordidi). Среди первых он называет розовый – по его мнению, «прекраснейший из цветов», – а также белый, небесно-голубой (celestinus) и пурпурный (purpureus); причем пурпурным, как часто бывает в Венеции, здесь называется не фиолетовый, а темно-красный. В числе вторых – рыжий, тускло-черный (ater), большинство оттенков коричневого и, что менее ожидаемо, темно-синий.

В диалогах Паоло Пино (1534–1565) и Лодовико Дольче (1508–1568) – двух истинных венецианцев, друживших с художниками, вхожими в мастерскую Тициана, – не слишком много места уделено морали, еще меньше геральдике, несколько больше символике и гораздо больше эстетике. Пино размышляет о трудностях, с которыми сталкиваются художники, пытаясь передать краски природы, не только растительности, но также неба, моря и огня. Он также высказывает мысль, что из самых дорогих красителей не всегда получаются лучшие краски. Секрет красоты – в профессиональной сноровке и даровании художника. А в этой области, похваляется Пино, венецианцы имеют неоспоримое преимущество над флорентийцами с их «посредственными возможностями в передаче цвета»134. Дольче, плодовитый автор, который «писал во всех жанрах, не преуспев ни в одном» (Гете), задался целью определить, что же такое цвет – материя, цвет, ощущение, слово, – и разъяснить понятие гармонии. Гармония должна опираться на цветовые контрасты, причем расположенные рядом цвета должны быть насыщенными, а не нюансированными, но сами контрасты не резкими, а умеренными. Идеальная гармония, по его мнению, – это сочетание белого с розовым и зеленым. Вслед за Телезио и Морато он называет розовый самым прельстительным из цветов, идет ли речь о лепестках цветка или о коже юной девушки135.

Так на заре Нового времени в Венеции проявляются новые особенности восприятия: теперь красота цвета обусловлена не его символическим значением, а лишь его приятностью для глаза. Мало-помалу эта идея распространится на всю Европу. В то же самое время геральдистов, энциклопедистов и поэтов продолжает занимать более традиционный вопрос: какой из цветов самый благородный? Не самый красивый, а самый благородный, это понятие редко бывает сформулировано, однако все читатели понимают, что в него вкладывается моральный и социальный смысл. Насчет самого благородного цвета прийти к единому мнению так и не удалось, во всяком случае, до окончания Средних веков. Некоторые авторы утверждают, что это желтый, поскольку в геральдике он называется «золото», а этот драгоценный металл соединяет в себе цвет, свет и материю. Другие, более многочисленные, высказываются в пользу синего, чей неслыханный успех начался еще в XII веке и продолжался вплоть до Нового времени136. Но примерно с XV столетия самым благородным, «первым из