История магии и суеверий от древности до наших дней - Альфред Леманн

на основании нашего предварительного воззрения на предмет, мы заранее склонны ожидать определенных результатов, и тогда являются на сцену все ошибки наблюдения, свойственные состоянию ожидания, то есть ожидаемое смешивается с действительностью. С другой стороны, мы получаем наклонность невольно упускать из виду и отстранять все, что не совпадает с предвзятым мнением, чем и объясняется весьма известный житейский факт, что человек видит лишь то, что ему желательно видеть. Поэтому на сеансе убеждений спирит видит духов там, где другие ничего не видят, и отбрасывает все, что ведет к простому и естественному объяснению произошедшего. Но и «неверующий», со своей стороны заранее убежденный, что «все это один обман», также легко пропустит много интересного и, может быть, необыкновенного. И за, и против одинаково служат источником ошибок: нужно быть вполне беспристрастным, чтобы наблюдать правильно.

Даже в практике чисто научного исследования можно найти достаточно примеров, как наблюдатели, под влиянием предвзятого мнения, видят только то, что соответствует их воззрениям, и совершенно пропускают все противоположное. Приведем пример, взятый из области нашего исследования – истории суеверий. Французский физиолог Рише, на основании некоторых опытов, о которых мы поговорим впоследствии, пришел к убеждению, что передача мыслей одного лица другому возможна и на большом расстоянии; в доказательство того, что подобное явление бывает не только при искусственной обстановке, но и случайно, без ведома участников, он приводит следующий факт. «Утром 9 февраля 1885 года я отправился в контору редакции моего журнала для обычных занятий. На углу двух улиц я увидал на противоположной стороне профессора Лакассаня из Лиона, приезжающего в Париж не чаще одного-двух раз в год. Две недели тому назад он прислал статью в мой Revue scientifique. Увидев его, я было собрался перейти улицу, чтобы поздороваться с ним, но затем оставил это намерение, полагая, что он непременно зайдет в контору редакции; при этом мне бросилось в глаза, насколько профессор Л. походит на господина Л., моего знакомого глазного врача. Придя в редакцию, я виделся с разными лицами и почти забыл о встрече, когда вдруг в 10 с половиной часов мне подали визитную карточку профессора Лакассаня, что меня после всего сказанного, конечно, не удивило. Лишь только он вошел в комнату, я немедленно увидал, что встреченное мною утром лицо было не профессор Лакассань. Я спросил его, находился ли он в 9 часов утра в указанном месте, но он отрицал это, так как был в это время в другом конце города. Каким образом я мог видеть там профессора Лакассаня? Прохожий, обративший мое внимание, был блондин высокого роста, тогда как профессор Л. роста среднего и имеет темные волосы». Рише верит в передачу мыслей и потому в самом обыденном происшествии усматривает нечто мистическое, что подтверждает правильность его взгляда, и упускает из виду при этом все побочные обстоятельства, объясняющие факт самым простым способом. Бывали и со мной подобные случаи, но так как я в передачу мыслей не верю, то всегда искал и находил ближайшую причину явления. Рассуждая по собственному опыту, я могу объяснить случай Рише следующим образом: Рише идет в редакцию и размышляет о предстоящих занятиях и между прочим о статье профессора Л. По собственному признанию Рише, существует большое сходство между профессором Л. и доктором Л. Встретив последнего, Рише легко заменяет его мысленно фигурой профессора Л., о котором он только что думал. Так могло быть дело, но мы ничего достоверного утверждать не можем, так как Рише опускает подробности, необходимые для объяснения данного случая; делает он это не с намерением ввести в заблуждение, а потому, что глубоко убежден в возможности передачи мыслей, и эта вера ослепляет его: он относится к делу пристрастно.

Так как вообще нет резкой границы между нормальным и болезненным состоянием, особенно в области психической жизни, то случай с Рише доказывает только, как легко человек, имея предвзятое мнение, просматривает естественный ход вещей; но дело становится гораздо серьезнее, когда случайные и единичные ошибки делаются более частыми и принимают широкие размеры. Если человек до того свыкся с мыслью о мистических событиях, что все обыденные происшествия кажутся ему проявлениями таинственной силы, то его уже нельзя назвать вполне нормальным. При этом мы имеем в виду не невежественных представителей толпы, которые вообще не понимают того, что совершается вокруг них в природе и человеческой жизни, но людей образованных и знающих, имеющих все данные для верных наблюдений и для того, чтобы сделать из них правильные выводы.

В моем распоряжении находятся несколько автобиографий, где авторы рассказывают свои приключения в мистической области. К сожалению, все это чисто частные сообщения, так что я не могу их опубликовать. За исключением одного факта, который, пожалуй, можно считать несколько чудесным, в этих описаниях нет, по моему мнению, ни одного явления, которое переходило бы границы естественного. Но авторы с непоколебимой последовательностью пропускают все, что может повести к простому объяснению «чудесного» и объясняют все со своей мистической точки зрения. Такого рода психическое состояние есть еще не помешательство, но нечто близкое к нему. Под именем «первичного помешательства» (паранойи) психиатры именно и разумеют болезнь, обнаруживающуюся целым рядом систематизированных бредовых идей, тогда как другие области психической жизни находятся в полном порядке. Болезнь поражает исключительно интеллектуальные функции, держится годами в одном положении и может нисколько не влиять на соматическое состояние субъекта. Бредовые идеи зарождаются и держатся без содействия галлюцинаций, обнаруживая, однако, наклонность к захвату все новых и новых областей мышления. Весьма аналогичные симптомы мы наблюдаем и у мистиков. Я не буду нисколько удивлен, если через несколько лет психиатры, познакомившись ближе с развитием современного мистического направления, установят новую форму душевной болезни – paranoia mystica; к сожалению, она, по-видимому, неизлечима.

Как выше замечено, пристрастие, то есть недостаточно объективное отношение, не всегда зависит от предвзятого мнения. Отчет самого беспристрастного наблюдателя может оказаться весьма пристрастным, если между наблюдением и отчетом произошли события, вредящие ясности воспоминаний. Это, например, бывает неизбежно, когда несколько человек сообщают об одном и том же событии, причем каждый слушает рассказ других. Два лица никогда не сделают вполне одинаковых ошибок наблюдения, а потому, как я впоследствии не раз убедился, составленные независимо друг от друга, отчеты никогда не совпадают. Если же событие описывается в присутствии всех очевидцев, то можно не сомневаться, что отчет последующих подвергается влиянию первых и сходство в рассказах окажется гораздо большим, чем в предыдущем случае. Поэтому, когда в старых сообщениях мы читаем, что два лица были очевидцами одного и того же видения, то доверять этому можно