Ален Бадью об Алене Бадью - Ален Бадью

Именно это и произошло в случае с математикой и затронувшими ее в V веке до н. э. преобразованиями, вызванными открытием «несоизмеримости», которая вынудила греческую математику совершить скачок от пифагорейской арифметики к геометрии Евдокса с Евклидом, а философию – от исследования Гармонии к теории разрывов [theorie des ruptures]. Можно вспомнить и политические последствия Французской революции, которая подтолкнула немецкую философию начиная с Фихте к фундаментальным диалектическим преобразованиям, которые однажды продемонстрируют присущий негативности творческий потенциал.

Третий процесс состоит в ожидании того, что философия – то есть прежде всего философ – со своих философских позиций вмешается в динамику по крайней мере одного из условий. Это – ретроактивный процесс, в котором философия устремляется к своим условиям. Очевидно, что, к примеру, платонизм в долгосрочной перспективе повлиял на социальные представления о любви в эпоху возвышенной куртуазности или что гегельянская диалектика имела решающее значение для коммунистической политики, как она была задумана Марксом. Или же мы можем проследить влияние материализма и вольнодумства, истоки которых находим у Эпикура, на театральные работы Мольера и других.

Я говорю все это для того, чтобы напомнить, что «условие» не равно «причине». В конечном счете в случае с наукой, искусством, политикой, любовью и философией речь идет о пяти переплетенных процессах, хотя и понятно, что философия занимает особое положение, не будучи способной существовать независимо от четырех остальных процессов, а те, в свою очередь, могут существовать сами по себе.

II. «Cитуативность»

Когда тридцать лет назад я, словно политический лозунг, озвучил формулу «онтология – это математика», сомнений в ее успешности у меня не было, но в то же время я и не предусмотрел всех связанных с ней неудобств. Ведь эта формула хороша своей броскостью, но неудобна своей приблизительностью. Прямолинейно и неосторожно предоставляя типично философское понятие «онтологии» в распоряжение отдельной науки – математики, – эта формула недостаточно точно отражает сложность отношений между философией и ее условиями. Поэтому я коснусь вопроса отношений между математикой и философией, опираясь на кое-какие предварительные соображения.

Начнем с первых трех процессов, которые я определил выше, иными словами – с глобальной истории квартета условий. Какое применение в философии могут иметь четыре условия в том виде, как они были предложены мною во Франции пятьдесят лет назад, в последней трети XX века? Какие изобретения, какие продукты творчества, какие проблемы в этой связи привлекли мое внимание?

1. С точки зрения развития теории множеств в математике даже на фоне гениальных находок Геделя 1930-х и 1940-х годов решающее значение имели труды Пола Коэна с его теорией форсинга и обобщенного множества. Настоящий прорыв дала теория категорий, благодаря которой в математике понятие отношения вытесняет понятие объекта.

2. В области политики мы имеем пеструю картину массовых движений, захвативших университетскую молодежь и представителей рабочего класса почти по всему миру в 1960-х и 1970-х годах, в частности во Франции в 1968 году и в Китае с пришествием Великой пролетарской культурной революции; и немаловажную часть этой картины составляет повсеместный провал этих движений, совпавший с крахом социалистических государств, включая Россию и Китай, и давший почву для дальнейших размышлений всем коммунистам.

3. В искусстве самым главным и долгосрочным открытием отличились пластические искусства, потому что они изобрели перформанс, в котором решающее значение для произведения искусства имеет тело самого художника, а также инсталляции, которые фиксируют пространственно организованные структуры в их мимолетном и локальном аспекте. В обоих случаях эстетическое произведение обретает временный характер, становится относительным как с точки зрения времени, так и с точки зрения пространства, а тем самым опровергается идея его объективной и вневременной ценности.

4. В сфере любви мы становимся свидетелями либерализации сексуальных отношений в социуме, упадка авторитета семьи, эмансипации женщин, легализации противозачаточных процедур, популяризации представлений о жизни как бесконечном празднике, представления о том, что желание как таковое составляет неотъемлемое право, а в результате любовная связь становится все менее прочной, а то и вовсе, как в случае с «сайтами знакомств», оказывается предметом коммерческих расчетов, когда на первый план выходят стоимость и окупаемость. Вместе с тем в противоположном направлении двигается Лакан, который меняет психоаналитическую точку зрения своей знаменитой формулой: «В любви мы встречаемся с бытием»[4], так что любовь становится для субъекта местом онтологии.

При внимательном взгляде на эти обуславливающие материи становится ясным, что они имеют два типа следствий внутри той сферы, которая называет себя «философией». С одной стороны, мы имеем культурный релятивизм, который не оставляет места понятию универсальной истины, рассматривая его как фикцию и проявление империализма, и в противовес этому отдает предпочтение множественности языков и обычаев, пестрому многообразию в масштабах целой планеты, сложносоставным формам идентичности, которые теперь оказываются предпочтительнее глобальных конструкций. С другой стороны, развиваются доктрины, в которых действие ставится выше мысли, чистое движение – выше организации, интуиция – выше Идеи, жизнь – выше структуры, локальный подход – выше глобальной ценности, сложносоставные множественности – выше диалектического дуализма, утверждение – выше отрицания; короче говоря, такие доктрины, которые Платону, Декарту или Гегелю предпочитают стоиков, Юма или Ницше.

В то же время именно в перспективе этих «ситуативных» и обуславливающих материй мое собственно философское желание полагает первоочередной задачей реконструировать в противовес двум доминирующим и усиливающим друг друга тенденциям спекулятивный пласт речи, способный по-новому организовать те вопросы, которые доминирующие в настоящее время течения в своем развитии обходят стороной, а именно: вопросы бытия, истины и субъекта. И раз уж мы начали с онтологии, продолжим говорить о ней.

III. Онтологии

Если я рассматриваю свои размышления о бытии в контексте истории этого вопроса, я замечаю не менее шести подходов к пониманию того, что в конце концов стали называть «онтологией».

Прежде всего – два негативных подхода:

1. Понятие бытия является пустым, у него нет смысла. Эта точка зрения сегодня превалирует по уже упомянутым причинам. Ее с самого начала придерживался скептицизм, равно как и позитивизм, как можно увидеть на примере Огюста Конта; этих же взглядов открыто придерживается витализм; эту точку зрения разделяет Витгенштейн, с ней целиком согласны представители американской аналитической философии. Для всех этих мыслителей ясно, что слово «бытие» является безосновательной субстантивацией [переходного] глагола «быть таким-то или таким-то», в результате чего мы приходим к полной бессмыслице.

2. Понятие бытия имеет смысл и положительное значение. Но мы не можем по-настоящему познать, что является его содержанием. «Вещь в себе» располагается по ту сторону наших познавательных способностей. Как известно, в этом состоит точка зрения Канта, но в конечном счете этот взгляд разделяет и Хайдеггер с его «историзмом»: современный нигилизм, вызванный к жизни разгулом техники, привел к тому, что мы позабыли не только подлинный смысл и предназначение [destination] бытия