Секрет нашего успеха. Как культура движет эволюцией человека, одомашнивает наш вид и делает нас умнее - Джозеф Хенрик

По всей видимости, органы слуха Homo heidelbergensis были, как и у современного человека и в отличие от других человекообразных обезьян, настроены на звуки речи, а это указывает, что возникший в ходе культурной эволюции речевой коммуникативный репертуар вовсю ковал наши гены (см. главу 13)[445]. Причем многие элементы ноу-хау и технологические приемы то исчезают, то появляются снова, а устойчиво сохраняться начинают лишь в последние 100 тысяч лет. Но ведь это ожидаемая картина у вида, зависящего от коллективного мозга, на который влияют и переменчивые условия, и межгрупповая конкуренция, и природные катаклизмы, сокращающие размеры групп и разрывающие социальные связи между ними.

Сухой остаток всего этого состоит в том, что, судя по имеющимся данным, австралопитеки, вероятно, начали накапливать культурную информацию интенсивнее всех прочих человекообразных обезьян (кроме нас), но ни орудия, ни элементы ноу-хау у них не были настолько сложными, чтобы их нельзя было изобрести в одиночку в течение жизни. Однако в совокупности накопленные знания, вероятно, иногда, в некоторых местах оказывались больше, чем под силу собрать в одиночку. Но такие популяции, скорее всего, еще не перешагнули за грань подлинной кумулятивной культурной эволюции, медленно прогрессировали и часто откатывали назад. Такое накопление культурного ноу-хау стало двигателем эволюции ранних Homo, увеличило их мозг и уменьшило челюсти и зубы. Однако к отметке в 1,8 миллиона лет назад порог, вероятно, был перейден, и продукты кумулятивной культурной эволюции стали направлять генетическую эволюцию нашего рода, формируя ступни, ноги, кишечник, зубы и мозг. Совершенствовались орудия, постепенно добавлялись новые приемы, пусть и медленно по позднейшим стандартам, однако культурные утраты и технологические откаты случались по-прежнему, как, собственно, и в современном мире. И тем не менее вряд ли можно сомневаться, что ко времени Гешер-Бенот-Яакова, то есть к отметке в 750 тысяч лет назад, мы уже имеем дело с культурным видом, который охотится на крупную дичь, ловит крупную рыбу, поддерживает огонь в очаге, готовит пищу, изготавливает сложные орудия, сотрудничает, когда нужно перемещать огромные каменные плиты, и собирает и обрабатывает самые разные растения.

Итак, кумулятивная культурная эволюция идет в нашей эволюционной линии очень давно, по меньшей мере сотни тысяч лет, а может быть, и миллионы. А теперь попробуем выяснить, почему именно наша линия пересекла этот Рубикон.

Глава 16

Почему мы?

Почему именно наши предки оказались единственными, кто преодолел порог кумулятивной культурной эволюции и ступил на долгий путь генетической эволюции под влиянием культуры? Почему этот процесс начался только в последние несколько миллионов лет? Почему не десять, не двести миллионов лет назад? И почему другие виды не двинулись по подобным культурно-генетическим коэволюционным траекториям?

Прежде всего следует понять, что важность социального обучения, вероятно, повлияла на мозг и тело не только нашего вида. Биологи и приматологи, в том числе Кевин Лаланд, Энди Уайтен, Карел ван Шайк и их коллеги, выдвинули убедительные доводы в пользу того, что эволюционное увеличение мозга у многих видов происходило под влиянием склонности к культурному обучению, благодаря которому из поколения в поколение передавались полезные поведенческие признаки, например применение орудий и выбор пищи. То или иное сочетание индивидуального опыта, поведенческой гибкости и социального обучения помогает животным с более крупным мозгом выживать и размножаться в новой обстановке и решать незнакомые задачи. У видов с крупным мозгом чаще случаются поведенческие инновации, и они чаще прибегают к социальному обучению. Поскольку развить и запрограммировать крупный мозг — дело дорогостоящее, такой подход также объясняет, почему у видов с крупным мозгом обычно долгое детство (ювенильный период) и большая продолжительность жизни[446]. Более крупный мозг требует долгого детства, чтобы у потомства было больше времени учиться. Кроме того, он требует, чтобы матери жили дольше: так они, во-первых, смогут заботиться о потомстве в течение долгого периода детства, а во-вторых, у них все равно останется время на то, чтобы произвести новое потомство.

Так что в каком-то смысле наш вид всего лишь следовал закономерностям эволюционного процесса, который помогает объяснить, почему у некоторых видов особенно крупный мозг. Не волнуйтесь, можно подойти к этому и с другой стороны: в каком-то смысле мы все же уникальны. Ни у каких ныне живущих видов этот процесс не запустил достаточно сильную кумулятивную культурную эволюцию и автокаталитическое взаимодействие генетики и культуры, которое послужило мощным движителем нашей генетической эволюции. У других видов этого не произошло, вероятно, из-за своего рода проблемы старта[447]. Когда кумулятивная культурная эволюция уже идет полным ходом, она создает мир с богатой культурой, где много адаптивных орудий, приемов и ноу-хау, которые более чем окупают затраты на создание и программирование крупного мозга, приспособленного и оборудованного для культурного обучения. Однако в начале этого пути особых культурных сокровищ еще не накопилось, а имеющиеся знания достаточно просты, и их можно усвоить и при помощи индивидуального обучения (без социального обучения), скажем, методом проб и ошибок. Таким образом, на этом этапе естественный отбор, вероятно, не будет благоприятствовать ни крупным размерам, ни сложности мозга, поскольку мозг требует больших затрат на развитие и программирование. Даже если естественный отбор может позволить себе расширить мозг, он при этом будет делать ставку скорее на улучшение способностей к индивидуальному (асоциальному) обучению, поскольку индивидуальное обучение допускает инновацию и поведенческую гибкость, даже когда никто поблизости не занимается чем-то таким, чему стоит научиться (когда социальное обучение бесполезно)[448]. Более того, улучшая способности индивидов учиться самостоятельно, из взаимодействия с окружающей средой, естественный отбор способствует и особым формам социального обучения, которые как бы паразитируют на индивидуальном, когда отдельные особи наблюдают, как другие пользуются орудиями и ресурсами (например, добывают термитов), просто находясь поблизости, а затем уже самостоятельно придумывают, как применять эти орудия и добывать ресурсы. Когда естественный отбор развивает индивидуальное обучение, он в качестве побочного продукта улучшает и способности к некоторым простым формам социального обучения.

Таким образом, проблема старта сводится к тому, что условия, при которых накапливается достаточно кумулятивной культуры, чтобы подтолкнуть генетическую эволюцию, складываются редко, поскольку поначалу накоплений будет мало и они не смогут оправдать затраты на содержание большого мозга. И даже если их будет достаточно, самым адаптивным будет улучшить способности к индивидуальному обучению, а не к социальному и впоследствии культурному. Выходит, чтобы естественный отбор благоприятствовал социальному обучению, нужно, чтобы вокруг было много культурных знаний и было чему учиться, однако без особых способностей к социальному обучению едва ли будет накоплено много знаний, которые стоило бы перенимать.

Чтобы обойти проблему старта, нужно каким-то