Песнь клетки. Медицинские исследования и новый человек - Сиддхартха Мукерджи

вроде тех, в результате которых благодаря клеткам CAR-Т спасли Эмили Уайтхед.

Входившие медсестры обнимались и целовались. Они вспоминали данные друг другу прозвища и имена всех пациентов, которых лечили в тот ранний период. Некоторые плакали. Трогательное воссоединение[141].

“Расскажите мне о первых пациентах”, – попросил я.

“Самым первым был пациент с хроническим лейкозом, – сообщила медсестра А. Л. – Его звали Боулби. <… > Это был пожилой мужчина, – сообщила она, но тут же поправилась. – Ой, нет-нет, ему было всего за пятьдесят. Он умер… от инфекции. Вторым был молодой человек с лейкозом, а потом маленькая девочка. И он, и она умерли”.

Они вспоминали Дона и Дотти, Шторбов, Аппельбаума и Ферера – борцов и новаторов клеточной терапии. “Каждое утро один из них проходил с осмотром, брал за руку каждого пациента, спрашивал, как прошла ночь”, – сказала одна медсестра.

“В 1970-м у нас был один мальчик с лейкозом, – вступила другая. – Ему было десять лет. Он выжил и учился в университете, около десяти лет, но потом страдал от легочных инфекций. И умер”.

Я спросил, каким был госпиталь, как все это выглядело.

“У нас было двадцать коек, – ответила сестра Дж. М. – В сестринской было очень холодно. Помню, комната была маленькая и закрытая. Все толкались”.

“Был один ребенок, который каждый вечер хотел слушать одну и ту же сказку. О мальчике, который зашел в пещеру и убил медведя”. И каждый вечер он засыпал с этой историей под капельницей с химией.

Помещение, где облучали пациентов, чтобы убить их клетки крови и освободить место для нового костного мозга, представляло собой бетонный бункер и располагалось в нескольких милях отсюда. Рядом жили собаки, которых использовали для экспериментов, так что пациенты, закрытые в своих бетонных комнатах во время облучения, должны были слышать беспрерывный лай.

Поначалу пациенты получали всю дозу облучения для уничтожения костного мозга единовременно[142]. “На середине процедуры у пациентов возникала такая тошнота, с которой невозможно было бороться, – рассказала одна из медсестер. – Их рвало и рвало. Мы вынуждены были открывать двери бункера и подходить к ним. Тогда не было никаких сильных противорвотных препаратов… так что мы приходили с водой, тазами, гигиеническими салфетками и влажными полотенцами. И там был этот семилетний мальчик… ”

Она замолчала. Другая сестра подошла, чтобы ее обнять. “Расскажи про пилота”, – попросила другая медсестра.

Пилота звали Анатолий Грищенко. В 1986 году, когда взорвался ядерный реактор в Чернобыле, Грищенко отправили на вертолете засыпать песком и цементом шахту реактора, выделявшую токсичный радиоактивный газ, чтобы накрыть реактор саркофагом30. Вроде бы он был с ног до головы покрыт свинцовой защитой, но радиация все же проникла в тело и добралась до костного мозга.

В 1988 году у него был диагностирован предлейкоз. В 1990-м лейкоз развился в полной форме. Во Франции нашли женщину, с которой у него была почти идеальная совместимость. Врач из Хатча прилетел в Париж, чтобы проследить за забором костного мозга, и перевез его за ночь в Сиэтл, где Грищенко провели пересадку.

“Но это не помогло, – рассказывала медсестра. – Мы наблюдали за ним на протяжении нескольких дней, но в конце концов лейкоз победил”.

Вот так это было. “В семидесятом году у нас был один выживший. В семьдесят первом трое. А в семьдесят втором их было несколько. Немногие жили долго, но некоторые дожили до двадцати, тридцати или сорока лет. В середине восьмидесятых появились настоящие долгожители. Десяток или несколько десятков прожили после трансплантации пять или десять лет”.

Внизу, в вестибюле Хатча установлена спиральная скульптура, изображающая неустанный и последовательный прогресс трансплантации31. Я подошел поближе, разглядывая растущие год от года числа: пять, двадцать, двести, тысяча, вплоть до нескольких тысяч в 2021 году. И показатели излечимости от смертельного недуга тоже улучшились: в одном исследовании пациенты с острым миелоидным лейкозом переживали пятилетний период после пересадки костного мозга с вероятностью от 20 до 50 %.

Одна из медсестер спустилась посмотреть на скульптуру вместе со мной. Она положила руки мне на плечи.

“Тогда было непросто”, – произнесла она. Она знала, что эта гладкая спираль на самом деле покрыта зазубринами неудач с редкими вкраплениями успеха. Но постепенно успехи накапливались. Теперь ежегодно производятся тысячи пересадок костного мозга в связи с десятками различных заболеваний. Успешность процедуры может быть разной, но теперь это одно из главных направлений развития клеточной терапии. Я знаю очень многих пациентов из нашего госпиталя, которых вылечили от смертельных вариантов лейкоза с помощью пересадки костного мозга.

Медсестра провела рукой по гладкой поверхности и улыбнулась. Я подумал о Грищенко в вертолете, зависшем в воздухе в облаке ядовитого плутония. О мальчике, спускавшемся в пещеру, чтобы убить медведя. Я почувствовал жуткий страх измученного тошнотой маленького человека в бетонном бункере, за стенами которого лаяли собаки. Я подумал о медсестрах с мокрыми полотенцами и о тех, кто оставался дежурить на ночь, кто боролся с инфекциями, кто целый день держал пациента за руку и смотрел на него так, как будто это собственный ребенок. Когда медсестры покидали госпиталь, многие врачи и персонал вставали, когда они проходили мимо. Это был знак признательности за их огромный вклад. Я почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.

Клеточная терапия заболеваний крови рождалась в жестоких муках.

Стволовые клетки обнаруживают в разных органах разных организмов. Но среди всех типов стволовых клеток два остаются самыми удивительными и, возможно, самыми необычными: это эмбриональные стволовые клетки (ЭСК) и их еще более странные родственники – индуцированные плюрипотентные стволовые клетки (ИПСК).

В 1998 году эмбриолог Джеймс Томсон из Регионального центра по изучению приматов в Висконсине раздобыл четырнадцать человеческих эмбрионов, отбракованных при проведении искусственного оплодотворения32. Он знал, что запланированный им эксперимент может быть воспринят неоднозначно, и поэтому перед его проведением посоветовался с двумя специалистами по биоэтике – Р. Альтой Чаро и Норманом Фостом. Эмбрионы выращивали в инкубаторе, пока те не достигли стадии бластоцисты, когда эмбрион представляет собой полый шар. Бластоциста должна развиваться в матке, но в специальных условиях ее можно выращивать и в чашке Петри. Шар имеет две различимые структуры. В нем есть похожая на вуаль внешняя оболочка, из которой впоследствии развивается плацента и структуры, связывающие эмбрион с телом матери. А под этой оболочкой находится крохотный комочек внутренних клеток, из которых развивается сам эмбрион.

Томсон выделил эти внутренние клетки и вырастил их на слое мышиных клеток, которые снабжали человеческие эмбриональные клетки питательными веществами и служили для них подложкой (это распространенная практика при ведении клеточных