Военная разведка Японии против СССР. Противостояние спецслужб в Европе, на Ближнем и Дальнем Востоке. 1922—1945 - Александр Геннадьевич Зорихин

два человека. При прохождении состава через районы, где вдоль железной дороги в их поле зрения попадали военные объекты, в купе к дипкурьерам, постучавшись, входили сотрудники НКГБ, плотно закрывали окно простынёю и, оставив входную дверь открытой, блокировали доступ в коридор. При выходе на платформу во время стоянок каждого курьера сопровождали два сотрудника наружного наблюдения, которые создавали помехи японцам в контактах с советскими гражданами[841].

В то же время, наряду с ограничительными мерами, после подписания советско-японского пакта о нейтралитете 13 апреля 1941 г. военно-политическое руководство СССР отменило постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 27 сентября 1938 г. об установлении для консульств Маньчжоу-Го в Благовещенске и Чите режима фактической изоляции. Сотрудники читинского консульства, например, во время войны свободно посещали магазины, парикмахерские, рынок, драмтеатр, городской сад, выписывали центральные и областные издания[842].

Значительный объём информации о деятельности японской военной разведки добывала дешифровальная служба НКВД – НКГБ СССР. За годы войны она была реформирована и существенно усилена кадрами и специальной техникой. Если в июне 1941 г. за взлом иностранной шифропереписки отвечал 5-й отдел НКГБ СССР, то уже в ноябре 1942 г. он был преобразован в 5-е управление с одновременной передачей ему дешифровальных органов ГРУ ГШ Красной армии. Концентрация усилий нескольких служб в одной структуре позволила ей взять под контроль линии связи зарубежных разведаппаратов ГШ Японии в Европе и СССР. В конце 1941 г. японское отделение 5-го спецотдела НКВД СССР теоретически воссоздало схему шифровальной машины «Тип 97», использовавшуюся для закрытия дипломатической переписки, а в начале 1942 г. построило так называемую «эрзац-машину» для механического взлома ключей шифратора, позднее – его электромеханический макет, значительно ускоривший процесс дешифровки. В 1941–1945 гг. по всем японским шифросистемам было перехвачено 132 113 телеграмм, из которых 5-е управление дешифровало 97 446 (74 %) и таким образом контролировало шифропереписку японских военных атташе в Берлине, Стокгольме, Хельсинки, Москве и Стамбуле[843].

Часть дешифрованной переписки японских дипмиссий и военных атташатов в Европе с Токио поступала в Москву в 1941–1945 гг. по линии 1-го (разведывательного) управления НКВД СССР от агента «Листа» в английской службе криптоанализа и от его коллеги агента «Долли», завербованного сотрудниками лондонской резидентуры ГРУ, а также от агентуры в американской разведке, связанной с резидентом ГРУ в Вашингтоне майором Л.А. Сергеевым[844].

Существенную роль в пресечении агентурной активности японской военной разведки в нашей стране сыграла радио-контрразведывательная служба, представленная 2-м спецотделом НКВД СССР – Отделом «Б» НКГБ СССР и его территориальными подразделениями. На Дальнем Востоке и в Забайкалье она располагала сетью радиостанций, контролировавшей всю советскую территорию и север Маньчжурии, благодаря чему в октябре 1941 г. 2-й спецотдел УНКВД по Хабаровскому краю выявил работу линии агентурной радиосвязи между маньчжурским консульством в Благовещенске и Хэйхэ, которая затем была заблокирована. Летом 1943 г. отдел вновь обнаружил работу благовещенского корреспондента, после чего он повторно был заблокирован[845]. Кроме того, радиостанции отдела выявили на ранней стадии в июле 1943 г. подготовку группы радистов харбинской разведывательной школы, что позволило месяц спустя организовать их задержание при переходе границы. Позднее, в сентябре – ноябре 1943 г., контрольные радиостанции Отдела «Б» УНКГБ по Хабаровскому краю вскрыли усиленную тренировку в районе Муданьцзяна второй группы из 8 радистов-разведчиков, которые так и не были переброшены в СССР[846]. В целом за годы войны ИРУ Квантунской армии не удалось легализовать на советской территории ни одной радиофицированной разведгруппы.

Значительное внимание в 1941–1945 гг. советское военно-политическое руководство уделило укреплению режима охраны государственной границы с Маньчжоу-Го за счёт наращивания численности и технической оснащённости группировки войск Приморского, Хабаровского и Забайкальского пограничных округов НКВД: если на 22 июня 1941 г. она насчитывала 29 944 человек, то на 1 сентября 1942 г. – уже 50 662 человека[847]. Характеризуя агентурную деятельность ИРУ Квантунской армии в 1943–1945 гг., Сисикура Дзюро отмечал, что пограничными органами НКВД была создана чрезвычайно сложная для прорыва система охраны советско-маньчжурской границы: по её периметру дислоцировались хорошо подготовленные погранотряды, из примыкавших к границе районов было выселено всё население, установлены проволочные, минно-взрывные заграждения, наблюдательные вышки, вспаханы контрольно-следовые полосы, активно использовались служебно-разыскные собаки[848].

Действительно, инженерное оборудование погранотрядов Приморского округа НКВД, как правило, включало минно-взрывные и сигнализационные заграждения, заборы-заграждения, скрытые и открытые наблюдательные пункты, блокгаузы, командные пункты, контрольно-следовые полосы, ямы-ловушки. В соответствии с приказом наркома обороны СССР от 20 октября 1942 г. № 0791 инженерно-саперные подразделения пограничных войск производили самостоятельное минирование местности на государственной границе[849].

Кроме того, как уже отмечалось, вдоль советско-маньчжурской границы с апреля 1939 г. стали создаваться бригады содействия местного населения под непосредственным руководством начальников пограничных застав, комендантов пограничных участков и их помощников. Без отрыва от трудовой деятельности члены бригад сообщали о произошедших или готовящихся нарушениях границы, о появлении подозрительных лиц, самостоятельно или вместе с пограннарядами участвовали в преследовании и задержании нарушителей[850].

В связи с наличием серьёзных трудностей при переброске агентов через советско-маньчжурскую границу заместитель начальника 5-го отдела Разведуправления Генштаба подполковник Асаи Исаму (1940–1943, 1945) дал следующие показания американской разведке: «Операции наших агентов стали ограничиваться практически полностью приграничьем Маньчжурии. Мы не могли посылать агентов в Россию по причине опасности их разоблачения»[851].

Наряду с положительными моментами нельзя не отметить ряд отрицательных факторов, влиявших на деятельность органов советской разведки и контрразведки на японском направлении. В первую очередь это – их слабое агентурное проникновение в японские разведорганы. Харбинская резидентура НКГБ располагала рядом ценных источников, включая командира 1-го отдельного русского воинского отряда Я.Я. Смирнова и начальника Союза русских резервистов армии Маньчжоу-Го в Харбине Г.Х. Асерьянца, однако непосредственно в аппарате ИРУ агентурные позиции не имела. УНКГБ по Приморскому краю черпало большую часть информации о деятельности японских разведорганов из допросов разоблачённых агентов и нарушителей границы. УНКГБ по Хабаровскому краю пыталось внедрить свою агентуру в гласный аппарат японской разведки под видом русских перебежчиков, но каждого такого нарушителя госграницы японцы рассматривали как подставу НКВД и подвергали аресту. Поэтому с 1942 г. хабаровское управление стало забрасывать в Маньчжурию агентов из числа ороченов и нанайцев, ряду которых удалось на короткое время проникнуть в агентурный аппарат приграничных отделений ИРУ и вернуться в Советский Союз. Однако в 1945 г. УНКГБ по Хабаровскому краю поддерживало постоянную связь только с 9 из 73 закордонных агентов[852]. В результате вплоть до начала советско-японской войны органы госбезопасности не располагали достоверными сведениями о личном составе, организационно-штатной структуре и спланированных мероприятиях ИРУ Квантунской армии.

Во-вторых, руководство органов госбезопасности недооценивало возможности японской военной разведки по перехвату и чтению советской шифропереписки. В «Справке о