Хроники разведки. Мир между двумя войнами. 1920-1941 годы - Александр Юльевич Бондаренко

в любой другой «конторе» сотрудник мог поинтересоваться судьбой своего «крестника», ну, того человека, с кем он когда-то где-то трудился, — и это было абсолютно в порядке вещей, и даже было бы странным, если бы он не интересовался, — то совершенно невинный вопрос Зарубина о том, чем сейчас занимается «Брайтенбах», мог повлечь за собой служебное расследование с далеко идущими выводами.

Что ж, только при таких жёстких правилах и достигается истинный режим секретности.

Более года Леман не поддерживал с резидентурой никаких контактов (точнее, один раз он попытался восстановить связь, но по вине резидентуры ничего не получилось), и вот в конце июня он каким-то никому не ведомым образом, никем не замеченный, умудрился опустить в почтовый ящик Советского полпредства — нет сомнения, что этот ящик находился под достаточно плотным наблюдением германских спецслужб, — письмо, адресованное военному атташе.

«Фитин»

<И вот тут, вне всякого сомнения, решающую роль сыграл начальник разведки. >

Павел Михайлович Фитин был, можно смело утверждать, самым порядочным человеком в должности начальника внешней разведки после расстрелянного в августе 1937 года Артура Христиановича Артузова. Работать с ним сотрудникам 5-го отдела было одно удовольствие.

Фитин был человек мыслящий, доброжелательный, имевший по каждому вопросу самостоятельное мнение и уважавший мнение не только вышестоящих начальников, но и подчиненных.

«Коротков»

Фитин как начальник отдела каждые десять дней посещал двухчасовые лекции по разведывательной и контрразведывательной работе. И то, что он ежедневно занимался иностранным языком с преподавателем, вполне возможно, было как раз во исполнение приказа наркома. Как сказано (в соответствующем приказе Л. П. Берии. — А. Б.) — «по особому плану».

И вот ещё какой есть не прояснённый служебный момент: в «Личном листке по учёту кадров», заполненном Павлом Михайловичем 12 сентября 1951 года, значится, что в мае — июне предвоенного 1940 года он находился в «спецкомандировке» в Германии.

Никакой информации по этому поводу получить не удалось.

Зато мы сами с достаточной вероятностью можем предположить, что, во-первых, визит этот был неофициальным, то есть Павел Михайлович ездил «в логово нацистского зверя» под чужим именем и в качестве, очевидно, дипломата или сотрудника торгпредства. В противном случае имелась бы хоть какая-то официальная информация типа: «Глава советской разведки был принят шефом VI управления РСХА» — и эту информацию обязательно нашли бы наши «любители жареного». Но... ничего подобного нет, как, значит, не было и никаких официальных контактов на уровне «комиссар госбезопасности 3-го ранга Фитин — бригадефюрер СС Хайнц Йост[44]». Так что, во-вторых, мы смело можем предполагать, что Павел Михайлович ездил «по своей линии» — проинспектировать работу «легальной» резидентуры советской разведки (думается, что в условиях тотальной слежки советский гражданин — вряд ли, учитывая уровень его знания языков, Фитин ездил в командировку под видом подданного некой «третьей страны» — не мог встречаться с сотрудниками и агентами нелегальной резидентуры). Зато не исключаем, что на каком-то официальном мероприятии он мог, как бы случайно, в группе, встретиться с кем-то из представителей «Красной капеллы» или хотя бы посмотреть на этого человека вблизи. Ведь в большинстве своём это были, что называется, публичные люди, имевшие соответствующее положение в обществе. Ну или ещё каким-то образом была проведена встреча — о том мы можем лишь догадываться, а потому предоставляем такую же возможность и нашим читателям.

Так что вполне вероятно, что Павел Фитин, как это было заведено у советских начальников, съездил, проверил, сам во всём убедился на месте — и, что называется, «благословил»...

Хотя будем серьёзны: с учётом того, как Павел Михайлович разбирался в людях, эта командировка реально могла принести огромную пользу в том плане, что Фитин отныне брал на себя ответственность за работу с такими источниками, как «Брайтенбах», «Корсиканец», «Старшина» и иные. Теперь он в полном смысле слова ручался за них своей головой — и это не просто красивые слова. Кстати, недаром же вскоре после этого визита связь с «Брайтенбахом» и другими была восстановлена... И тут возникает несколько вопросов.

Первый из них лежит, что называется, на поверхности: если Вилли Леман работал с разведкой НКВД, прекрасно это зная, то почему же теперь он обратился к военным разведчикам? Ответ так же прост: очевидно, как сотрудник гестапо, он был в курсе всех пертурбаций в Советском посольстве вообще и в «легальной» резидентуре — в частности. Хотя, к сожалению, военные атташе в Берлине менялись чуть ли не поминутно (в 1940 году их было двое, но с большой «пересменкой», когда оставался «и. о.» третий человек), однако это были гораздо более адекватные люди, нежели товарищ Кобулов. Связываться с последним, понимал «Брайтенбах», было не только бесполезно, но и опасно для жизни, да и вполне возможно, что бессмысленно. Зато через военных разведчиков он рассчитывал напомнить о себе руководству разведки НКВД.

Вопрос второй и главный: почему Вилли Леман вновь вышел на связь именно в это время, в конце июня?

Официально считается, что так как обстановка в мире накалилась, то Леман, как честный человек, не мог оставаться в стороне. Да, несомненно, доля истины в этом утверждении есть. Но, вместе с тем, мы можем предположить и то, что гестапо... узнало про визит Павла Михайловича Фитина в Берлин. Ничего невероятного в таком предположении нет — эти «ребята» работали очень даже профес­сионально.

Конечно, в каком-нибудь современном детективном телесериале «папаша Мюллер» всенепременно постарался бы захватить приехавшего инкогнито в Берлин главу советской разведки, чтобы в мрачных подвалах гестапо выпытать у него самую главную «военную тайну», а тот бы отстреливался, прыгая через заборы, угонял «мерседесы» и «хорьхи» и уходил от погони, успев соблазнить по пути какую-нибудь белокурую девицу в чёрном эсэсовском мундире... В реальности всё могло быть гораздо скучнее. Сотрудники гестапо, предположим, знали, что советский гражданин по фамилии, допустим, Павлов или Михайлов, имеющий дипломатический паспорт, а потому пользующийся дипломатическим иммунитетом, на самом деле является старшим майором госбезопасности Павлом Фитиным. Ну и что с того? Этот факт ещё надо было доказать, причём не объясняя, как в гестапо про то узнали, и не раскрывая возможных источников получения информации. Тем более что между Германией и Советским Союзом действовал Договор о ненападении. Понятно было, что ощутимого вреда рейху «высокопоставленный советский гость», прибывший в краткосрочную командировку, принести не мог, а потому задерживать его было не за что, да и незачем... Зато была призрачная надежда, что вдруг он на кого и выведет в процессе своего пребывания в Берлине... Всё-таки реально сотрудник он молодой и оперативного опыта не имеет. Значит, необходимо было замечать и проверять всех его собеседников, все контакты. Такая вот простая логика!

Как видим, ничего экстраординарного — рутинная работа для службы наружного наблюдения, такая же, как и по любому «установленному» разведчику...

Зато для Вилли Лемана фитинский визит вполне мог послужить ободряющим сигналом, что НКВД наконец-то вновь и по-серьёзному поворачивается лицом к германским проблемам и что во главе советской разведки стоит человек вполне разумный, инициативный и правильный, а потому и ему самому пора возвращаться из небытия. А для того ему нужно было суметь выйти именно на этого конкретного человека — конечно, не в Германии, путём личной встречи, но при помощи по-умному адресованного письма. Других вариантов у него не было.

«Фитин»

По логике вещей разобраться с автором подброшенной записки, а затем восстановить с ним связь следовало поручить берлинскому резиденту. Однако прямо об этом вслух не говорят, но руководство разведки понимало, что майор государственной безопасности Амаяк Кобулов дело непременно завалит, и уже навсегда.

После долгих раздумий и, видимо, согласований, Фитин вызвал к себе Короткова и в присутствии Судоплатова и Журавлёва сообщил ему в своей обычной, вовсе