Лесная гвардия - Сергей Иванович Зверев

рассказать о своих страхах. Не знаешь, кто может доносить в СС. Надевайте, вам это должно подойти. Я приготовлю еду и принесу вам сюда. И лекарства. Расскажу, как выбраться в сторону границы.

Она развернулась и стала подниматься по ступеням. По ее вздрагивающим плечам Александр понял, что она по-прежнему в слезах, только теперь оплакивает траур по гибнущей стране и мирной жизни.

Следующие часы прошли в суете: пани Агнешка приносила лекарства, ворошила в сундуках одежду мужа, выбирая, что потеплее. То и дело она начинала горько рыдать, бросала свои хлопоты и от нового приступа горя бессильно оседала в темном углу.

Пока Саша жадно ел похлебку, женщина присела на краешек сундука рядом и начала шепотом рассказывать слухи о зверствах гестапо, которые передавались друг другу жителями польского поселка. Он внимательно слушал ее, задавал хриплым, осевшим после ледяной воды голосом вопросы. Время от времени лейтенант ускользал в горячее марево лихорадки, и тогда пани Дашевская снова бежала наверх, смачивала полотенце под прохладной струей синего фаянсового рукомойника, наполняла глиняную кружку до краев теплой водой и торопилась вниз – к больному.

Ее голос и ласковые движения мягких рук ненадолго приводили Канунникова в себя. Он жадно пил воду с растворенным в ней лекарством, ел с ложки теплый бульон из курицы, послушно проглатывал кислые ягоды моченой клюквы и снова проваливался в страшную темноту забытья.

Там он был не один: вокруг метались в предсмертных стонах обнаженные, скрюченные от боли тела советских пленных; хрипел и дергался в агонии задушенный им немецкий офицер; почуяв добычу – безоружных измученных беглецов, захлебывались от злости лагерные овчарки.

Лишь под утро Александр уснул спокойно, согревшись наконец под тяжелым пуховым одеялом. Дыхание его выровнялось, стало глубоким, а тело обмякло в настоящем долгожданном сне.

Анна же никак не могла уснуть. В темноте подвала она прислушивалась к мерному дыханию больного и изо всех сил сдерживала рыдания, которые так и рвались из ее груди. В голове не укладывалось, что все это происходит с ней, с добропорядочной гражданкой Польши, вдовой аптекаря Дашевского.

Размеренное течение жизни нарушилось с приходом в Польшу немцев. Соседи шептались: «Оккупация, гестапо, Гитлер, Вторая мировая война», но их слова отзывались у Анны лишь испуганным эхом. От политики она была далека, ее родные в Советском Союзе давно умерли, поэтому поначалу вторжение Германии на территорию Польши мало что изменило в ее жизни, разве что неприятно настораживало количество военных в серо-зеленой форме на улицах провинциального городка.

Она слышала рассказы о жестокости фашистов, об ужасах, что творятся за колючей проволокой концентрационного лагеря. И не особо этому верила. Точно так же год назад соседи шептались о дикости и зверствах советских солдат и офицеров, что расположились в военных гарнизонах в той части Польши, которая отошла к Советскому Союзу согласно пакту о ненападении. Она, коренная ленинградка, знала, что ее соотечественники бывают хмурыми, могут ввязаться в драку, но на самом деле в душе они приятные и добрые люди. На слухи тогда вдова аптекаря пожимала плечами и продолжала хлопотать о работе своих аптек, не желая спорить с местными жителями и терять клиентов. Хотя точно знала: это ложь, дурацкая выдумка, не способны русские на такие мерзкие поступки.

Вот и на новости о лагере смерти Анна отреагировала скептически, хотя и видела, как нагло ведут себя немцы, кожей чувствовала опасность, которая от них исходила. А теперь в одну ночь кошмар из соседских пересудов стал абсолютно реальным. Вот он, измученный фашистами, избитый, почти умирающий беглец из концлагеря, дышит в темноте. Она пришла в ужас, когда сняла с парня мокрую тюремную робу: на теле не было живого места – сплошь кровавые следы издевательств; ребра и позвонки торчали так, будто вот-вот распорют бледную кожу худого тела; он был больше похож на ожившего мертвеца, чем на живого человека. В тот момент ее осенило жуткое открытие, что правда – еще хуже, чем самые страшные соседские сплетни. Это не просто тюрьма для людей, концентрационный лагерь – это территория смерти, жуткой и мучительной смерти от пыток, голода и лишений. Рядом с ней и правда от рук нацистов гибнут люди – тысячи невинных заключенных лагеря смерти.

Она ни капли не испугалась окровавленного человека на своем крыльце, ей и в голову не пришло обратиться в полицию или сдать беглеца гестапо. С первой минуты его появления в ее доме, с того момента, как он открыл глаза и заговорил с ней, Александр неожиданно оказался для Анны родным и удивительно близким. Серые глаза, торчащие вихры напоминали ей одноклассника Сему, с которого она не сводила взгляд до самого выпускного класса. От полного надежды крика: «Мамочка, это я, Саша» – внутри нее в ту ночь все перевернулось. Горькое отчаяние, ужас и смятение так захлестнули ее при виде ран на худом, истерзанном теле, что Анна никак не могла взять себя в руки до сих пор. Глухие рыдания застряли в горле тугим ядовитым комом, от которого слабели ноги, из-за каждого шороха или скрипа снаружи в голове метались черные тени страха.

Она кралась по собственному дому как мышка и тут же корила себя за малодушие и трусость. Только как же ей, беззащитной вдове, не сжиматься от ужаса, когда по чистеньким половицам и выстиранным половичкам несколько часов назад топтались сапоги немецких солдат в поисках того, кто был совсем рядом. Ведь в этот момент несчастный беглец, советский офицер, советский паренек Саша метался в лихорадке и рисковал выдать себя случайным стоном. Поэтому она готова была пообещать навязчивому Карлу что угодно, лишь бы тот побыстрее убрался из ее дома.

Вылив в горьких слезах все накопившиеся страдания, женщина принялась за работу. За долгие годы в браке с практичным поляком, а потом и хлопотливого вдовства в чужой стране Анна научилась собирать свои чувства в кулак и действовать продуманно, осторожными, выверенными шагами. Она сложила в тугую котомку все, что могло понадобиться в лесу: запас спичек, теплой одежды, провиант, большую фляжку. От руки нарисовала карту местности и написала несколько слов на польском, чтобы тот мог хотя бы понимать, что написано на указателях.

В четыре часа ночи, когда поселок окончательно затих в глубоком сне, она аккуратно тронула Сашу за плечо.

– Просыпайтесь. Простите, вам пора уходить. Сейчас соседи спят, вы сможете незаметно уйти по заброшенному полю в лес. Я нарисовала, как пробраться к железной дороге. Не знаю, что вы планируете делать дальше… – Она не в силах была поднять на него глаза