Кровавый лед Кронштадта. 1921 год - Владимир Виленович Шигин

решение о создании дисциплинарной колонии на 10–20 тысяч матросов «на далеком севере в районе Ухты в большой отдаленности от населенных местностей». Фактически дисциплинарная колония являла собой ни что иное, как первый в России концентрационный лагерь. Организация "дисциплинарной колонии" была поручена Ф.Э. Дзержинскому. 27 апреля на очередном заседании политбюро ЦК РКП (б) был рассмотрен вопрос "о расселении кронштадтских бандитских матросов в связи с учреждением дисциплинарной колонии на Ухте".

Чтобы быть объективными отметим, что в ноябре 1921 года, когда напряженность в отношении матросов спала и стало очевидным, что матросская оппозиция окончательно разгромлена, дезорганизована и рассеяна, а потому уже не представляет для власти никакой опасности, рядовым участником Кронштадтского мятежа была, в связи с очередной годовщиной Октябрьской революции, объявлена амнистия. Освобожденных из тюрем и дисциплинарной колонии выпустили на волю, запретив им, однако, появляться, как в Петрограде, так и в Кронштадте. Говорят, что во время обсуждения данного вопроса В.И. Ленин называл кронштадтских мятежников уже куда более снисходительно, чем раньше – «несчастными кронштадтцами». А в официальных документах появился термин «кронбунтовщики». В те дни по России ходил грустный анекдот: «Октябрьскую революцию устроили пьяные Кронштадтские матросы, а когда протрезвели – устроили Кронштадтский мятеж.»

Из воспоминаний участника кронштадского мятежа матроса В.С. Бусыгина: «После разгрома Кронштадта проводилась «чистка», по которой не убитые и не заключенные в лагерь матросы изгонялись с острова… Кронштадтская гражданская тюрьма, пароход, Ораниенбаум, Петроград. Затем казармы в Питере, на Малой Охте, где скопилось уже изрядное количество арестованных… Через несколько дней нас посадили в товарные вагоны и повезли… Петрозаводск – Медвежья Гора – Княжья Губа – Жемчужная. Часть кронштадтцев была направлена на Мурманскую железную дорогу, на лесозаготовки… А другая часть была направлена в сторону Кавказа. Перед отправкой из Петрограда всем были выданы в четверть листа бланки с указанием срока отбывания – кому три года, а кому пять… В товарных составах кронштадтцев в количестве 1800 человек перебросили с Мурманской железной дороги через Петрозаводск, станцию Званка, Вологду, Архангельск в Холмогоры… По прибытии в Холмогоры нам устроили поголовный обыск. Отобрали все, что было ценного, книги, письма, все документы до последней бумажки. Тогда у меня и отобрали справку, что была выдана при отправлении с Малой Охты (в четверть листа с указанием сроков)… Во дворе все сжигалось на костре: считалось, что все эти бумаги никому больше не потребуются. Все были обезличенными, обречеными на смерть.

Большинство людей разместилось в лесах, окружающих Холмогоры, в скитах, на расстоянии 10–15 километров от лагеря. Группами кронштадтцы работали в тайге: рубили лес…, строили бараки. Гоняли нас то на Мурманск, то в Архангельск. Сразу посадили на «режимное» питание, от которого началась дизентерия. Через несколько недель такой жизни люди стали слабеть. В отдаленные скиты продукты и прочее с базы заключенные носили на себе. Они шли по несколько человек в сопровождении охранника. В пути некоторые падали. Конвоиры не имели права оставить заключенного. Снимали с упавшего груз, а самого пристреливали… К истощению добавился сыпной тиф. Оставшиеся в живых после тифа становились глухими, теряли память, от поражения сердца отекали, не могли ходить. Из-за тифа умирали «пачками», в день по 15–20 человек, прямо на полу барака… В Холмогорах кронштадтцы не получали питания от Международного Красного Креста. Он не признавал матросов своими подопечными под предлогом: «Вы не политические!» Деникинцев и генералов снабжал продуктами. Белый хлеб, мясные консервы и прочее пожирали администрация и охрана.

Заключенным варили бурдамагу. Закладывали на всех одну «условную» банку консервов! Пшеничного хлеба никто из нас не видел, ели какую-то кукурузную замазку. В августе 1921 года в лагерь доставили 1800 кронштадтцев. В январе 1922 года их оставалось только 600… Только спустя много лет я узнал, что кронштадтцев должны были освободить из Холмогорского лагеря 6 ноября 1921 года согласно распоряжению ВЦИК. А освобожденных не должны были гнать голодным этапом… 5–6 ноября 1921 года вышел указ, подписанный Лениным, председателем Совнаркома, об освобождении матросов, заключенных в Холмогорском лагере. Постановление ВЦИК вышло 6 ноября, а людей продержали до января произвол продолжался. Если бы это распоряжение правительства исполнилось точно и в срок, то не погибло бы тут столько людей…» Из воспоминаний участника Кронштадткого мятежа матроса И.А. Ермолаева: «Больше года сидели мы в тюрьме на Шпалерной в Петрограде, ожидая решения нашей участи. За все это время нам не предъявили никакого обвинения, не вызывали на допросы. В конце концов мы объявили голодовку. Нас разместили в подвале тюрьмы по одиночным камерам. Осматривая свое новое «жилье», я обнаружил на стенке камеры нацарапанную чем-то твердым надпись: «Здесь сидел в ожидании расстрела член ревкома мятежного Кронштадта матрос с «Севастополя» Перепелкин. 27/111-21»…

Допрос в ЧК пленного кронштадтского матроса

Через пять дней мы прекратили голодовку – нам, всем девятнадцати, был объявлен приговор: три года ссылки в Соловецкий концлагерь… В октябре 1923 года нашу группу привезли в концлагерь Кемь, который служил как бы перевалочной базой по пути в Соловки. Лагерь (Мукольм – В.Ш.) был обычный: вокруг колючая проволока, по углам на вышках часовые с собаками, но вместо дощатых бараков здесь стояли одно- и двухэтажные дома. В одном из них разместились, и мы в двух довольно просторных комнатах. Выходить за пределы лагеря строго запрещалось, но на территории лагеря гулять можно было круглые сутки. Когда мы прибыли в лагерь, там сохранялись еще «досталинские» порядки: на поверку заключенные не выстраивались, лишь ежедневно утром и вечером староста докладывал о количестве заключенных. Одновременно сообщалось о больных, которым требовалась медицинская помощь. Больных на подводе отправляли в Кремль, где находилось нечто вроде приемного покоя, при котором имелось несколько коек для стационарного лечения. Этот пункт обслуживал только политзаключенных.

Но с ноября 1923 года стал вводиться новый, «сталинский» режим. Нам было объявлено распоряжение по всем лагерям, что с 10 ноября все политзаключенные должны выходить на утреннюю и вечернюю поверки, причем после вечерней поверки прогулки запрещались и до утренней поверки необходимо было оставаться в помещениях… Жизнь наша шла обычным лагерным порядком: с утра завтрак, который готовили по очереди «повара» от каждой группы, потом учеба во фракционных кружках. Мы же занимались в общеобразовательном кружке – изучали литературу, математику, историю, политэкономию. В конце января 1924 года каким-то путем в лагере стало известно содержание нашей декларации, посланной в ЦК партии с изложением наших политических взглядов. Это вызвало взрыв негодования всех фракций, особенно правых эсеров, которые устами своего лидера Дмитрии Мерхелева заявили администрации лагеря, что