Измена командармов - Андрей Владиславович Ганин

преподаватели продолжали нести службу как бы по инерции, по существу не думая, что автоматически превратились в военных специалистов Красной армии. «Академия как бы законсервировалась в своем помещении… и по инерции жила и работала, не вызывая к себе ни особого интереса, ни внимания», — вспоминал преподававший в академии П.Ф. Рябиков[853]. Ему вторил М.А. Иностранцев: «Захват власти большевиками первое время на жизни собственно академии почти не отразился. Учебная жизнь текла своим неизменным порядком так же, как она, в сущности, текла и при царской власти, и при Временном правительстве»[854]. Диссонанс окружающей обстановки и антибольшевистских убеждений преподавателей и большинства слушателей, архаизация повседневного быта вели к обособлению академии, замыканию ее в себе. Однако долго такое положение вещей сохраняться не могло. Весной 1918 г. академия из Петрограда была эвакуирована в тыловой Екатеринбург, оказавшийся в июле в прифронтовой полосе Гражданской войны.

О том, что сам Богословский, как и другие преподаватели, был настроен резко антибольшевистски, детально известно из воспоминаний его коллеги генерала Иностранцева[855]. В Красной армии он служить не хотел, а о своей преподавательской службе высказывался вполне определенно: «Я считаю. что готовить невежественных недоучек для их армии и притом лишь для спасения академии это — одно дело, может быть, даже и полезное для их гибели, а самому служить в их штабе, да еще в штабе армии, и руководить их действиями против тех, кому я сочувствую всеми силами, это — совершенно другое»[856].

Сохранилось и еще одно свидетельство. В дневнике бывшего главы колчаковского правительства П. В. Вологодского имеется запись за 1 сентября 1920 г., в которой зафиксирован разговор автора дневника с бывшим начальником штаба Колчака генералом Д.А. Лебедевым, участвовавшим в 1918 г. в работе антибольшевистского подполья (был командирован от Добровольческой армии в Москву и Саратов). Лебедев, рассуждая о судьбе Богословского и считая, что тот в 1920 г. поступил на службу красным, сообщил Вологодскому, что в 1918 г. Богословский состоял в подпольной антибольшевистской организации[857].

Назначение Богословского из академии на фронт в июле 1918 г., по-видимому, было случайным и оказалось для самого назначенца весьма неприятной новостью. Богословский имел репутацию храброго и квалифицированного боевого офицера-генштабиста. В условиях резкого ухудшения положения красных на Среднем Урале в июле 1918 г. и угрозы оставления Екатеринбурга выбирать советскому командованию не приходилось. 20 июля главнокомандующий Восточным фронтом И.И. Вацетис приказал эвакуировать академию в Казань[858]. В тот же день он подписал директиву № 0522 о создании из частей Северо-Урало-Сибирского фронта 3-й армии под командованием Богословского, приказав последнему вступить в должность в 24 часа: «Все отряды бывшего главкома Берзина составляют 3[-ю] армию, командующим которой назначается преподаватель академии Генштаба Богословский. Генштаба Богословскому вступить в командование в течение 24 часов и об исполнении донести. Командарму 3 подчиняются все войска и советские части, имеющиеся в тылу Екатеринбурга, в районе Вятки, Глазова, Перми и Екатеринбурга»[859]. В докладе в Высший военный совет и Наркомат по военным делам от 25 июля Вацетис отметил, что «3[-я] армия, действующая со стороны Екатеринбурга, была разбросана на невероятно большом фронте; при 16 тысяч штыков она разбросалась на фронте 893 версты. Мною приказано принять меры для сужения фронта и для усиления правого фланга армии. Командующим этой армией мною назначен Генштаба Богословский и помощником его [С. М.] Белицкий»[860]. Вацетис требовал от 3-й армии активизации действий. Однако при колоссальной протяженности фронта армии, усугублявшейся эвакуацией и обстановкой неразберихи накануне падения Екатеринбурга, а также изменами штабных работников, рассчитывать на активные действия не приходилось.

В нашем распоряжении нет данных о деятельности Богословского в период с 20 по 22 июля. Судя по всему, директива Вацетиса пришла в Екатеринбург с опозданием. Во всяком случае, по оперативным документам за 20–22 июля здесь еще существовал прежний Северо-Урало-Сибирский фронт во главе с И.Т. Смилгой.

Богословский был ярым противником большевиков и не собирался им служить на командных постах, предпочитая даже быть расстрелянным. По воспоминаниям М.А. Иностранцева, «за время пребывания в Екатеринбурге Богословский, будучи страстным охотником, все время мечтал поохотиться в горах Урала, отличающихся хорошей охотой, но служебные занятия ему в этом мешали, непрерывно вызывая у него искреннее огорчение.

И вот однажды, когда в профессорской комнате епархиального училища собралось довольно много народу, и в числе других был и Богословский, Андогский, войдя в комнату с телеграммой в руках, направился к нему и, как всегда, деловитым тоном, сказал:

— Тебя ждет неприятное известие: Берзин избрал тебя начальником штаба его армии и требует возможно скорейшего командирования тебя к нему. Желательно, чтобы ты выехал если не сегодня, то, по крайней мере, завтра.

Богословский был буквально ошеломлен этим известием. Он побледнел, оглянулся на окружающих и взволнованным голосом отчеканил:

— Я не поеду, Александр Иванович.

— Но как же ты можешь не поехать, — сказал Андогский, — когда это формальное приказание командующего 3-й Красной армией[861], которому подчинен и гарнизон Екатеринбурга, а следовательно, и академия? Это будет неисполнение приказания прямого начальника, и притом в условиях военного времени. Большевики тебя попросту немедленно же расстреляют.

— Пусть расстреливают, — отвечал уже твердым голосом и злобно сверкнув своими горящими глазами Богословский, — но я не поеду. Я не намерен служить этим мерзавцам и предпочитаю умереть»[862].

Из воспоминаний М.А. Иностранцева известно, что Богословский сумел убедить начальника академии А. И. Андогского в том, что его побег не повредит академии, в которой он служил, если будет обставлен соответствующим образом. В беседе с Иностранцевым Богословский изложил свой план, ранее сообщенный Андогскому: «Я доказал ему (Андогскому. — А.Г.), что сумею придать моему бегству такой характер, что к нему не будет прикосновенна не только академия, но даже и моя собственная жена… Я уйду на охоту с ружьем и небольшим запасом еды и. не вернусь. Жена моя, переждав дня два и дав мне время отойти достаточно далеко, якобы встревоженная моим чрезмерно долгим отсутствием, сообщит о моем исчезновении Андогскому, а последний известит об этом комиссаров и будет даже просить их помощи для розыска меня в лесу. Но я в это время, конечно, буду уже далеко и, вероятно, уже доберусь до чехов. Таким образом, и для моей жены, и для академии мое бегство будет якобы совершенно неожиданным, они будут в нем неповинны и потому от большевиков опасности подвергнуться не могут. Приказание было передано мне сегодня, а я уйду на охоту якобы вчера, так как меня сегодня, слава Богу, никто из властей не видел, и Андогский донесет, что приказание мне передано