Третий Рейх. Война. Книга II. Кризис и крах - Олег Юрьевич Пленков

скала, булку, тушеное мясо или суп, который доставляли на передовую только по ночам. Все полевые кухни находились в тылу. Только в редких случаях солдатам раздавали «пакеты фронтовиков» (Frontkämpfeipäckchen), в которых находились какие-либо сласти — пирожные или шоколад. Самой большой проблемой была чистая питьевая вода. Многие солдаты страдали от дизентерии, и все окопы напоминали отхожие места[760]. Все больше германских фронтовиков и недавно мобилизованных новобранцев открыто выражали свое неудовольствие необходимостью воевать «до последней капли крови». Представитель шведского посольства, в конце марта 1945 г. совершивший поездку от Кюстрина до Берлина, докладывал военному атташе, что он насчитал на своем пути целых двадцать постов полевой жандармерии. В задачу жандармов входил арест дезертиров, бегущих с фронта[761]. Полевая жандармерия в середине апреля тщательно проверяла всех солдат, идущих в тыл, независимо от того, были они ранены или нет. Тут же из них набирали сборные команды, которые вновь отправляли на фронт. Солдаты называли полевых жандармов не только «цепными псами», но и «героями-ворами» (Heldenklau). Последняя кличка представляла собой игру слов — от нацистского пропагандистского термина «Kohlenklau». Так называли тех, кто воровал государственный уголь для отопления собственного дома[762]. Росло количество дезертиров, о чем свидетельствуют следующие данные[763].

3 марта 1945 г. Геббельс записал в дневнике, что число дезертиров сильно выросло — десятки тысяч солдат скрываются от фронта. Гитлер еще в «Майн кампф» требовал жесткого обращения с дезертирами: «Каждый солдат должен знать, что на фронте можно погибнуть, а каждый дезертир должен умереть». Полевая жандармерия вермахта и эсэсовцы разыскивали дезертиров, расстреливали их и вешали с табличками на груди: «Я трус-дезертир» (Ich bin ein fahnenflüchtiger Feigling). Особое распоряжение по вермахту о наказаниях за военные преступления (KSSVO, Kriegssonderrechtsvero-rdnung), вступившее в силу в августе 1939 г., в § 5 требовало расстрела за дезертирство. Только в редких случаях при смягчающих обстоятельствах военным судьям можно было заменить расстрел каторгой или тюрьмой[764].

Немецкий писатель Альфред Андреш, будучи солдатом вермахта, дезертировал в марте 1945 г. на фронте в Италии. В автобиографической повести «Вишни свободы» (1952 г.) он описал свои тогдашние злоключения. В ФРГ повесть вызвала скандал — немецкая общественность осудила Андреша. Заступился за него только Генрих Бёлль. Со временем положение в ФРГ изменилось до прямо противоположного: в 1978 г. министр-президент Баден-Вюртемберга Ханс Фильбин-гер вынужден был уйти в отставку из-за публикации в газете Die Zeit материалов о том, что он, будучи военным судьей, в январе 1945 г. приговорил моряка Вальтера Грегера (Gröger) к смертной казни за дезертирство. Дело Фильбингера вызвало в стране большой резонанс — на этот раз общественность была на стороне дезертиров. В 1985 г. в Касселе, а затем в Бремене, Дармштадте, Геттингене, Бонне и Ульме — были воздвигнуты памятники дезертирам из вермахта. В Торгау в здании бывшей тюрьмы вермахта для военных преступников была открыта постоянная экспозиция, напоминающая о преступлениях военной юстиции[765].

Не менее тяжелым, чем на фронте, было и положение берлинцев. Сначала там бьши великолепно организованные бомбоубежища, где берлинцев ждал полный комфорт, санитарные комнаты, медсестры; потолки укрытий на случай отключения электричества были покрашены специальной люминесцентной краской, и в темноте поначалу светились, а затем начинали тускло мерцать. Впоследствии из-за разрушения водопровода снабжение бомбоубежищ водой прекратилось. Туалеты вскоре оказались в ужасном состоянии, что стало настоящим бедствием для людей, делавших культ из чистоты и гигиены[766]. Немецкие стандарты чистоты и гигиены рушились буквально на глазах. Одежда и кожа людей быстро покрывались пылью от штукатурки и битого кирпича. О том, чтобы использовать воду для мытья, уже никто не думал. Предусмотрительные берлинцы заранее кипятили воду и сливали ее в канистры. Они понимали, что скоро питьевая вода станет для них ценнее золота[767]. Бомбоубежища, как правило, были сильно переполнены, и о соблюдении там санитарных норм не могло быть и речи. Показательно, что в Берлине в комплексе бомбоубежищ на станции метро «Гезундбруннен» для измерения уровня оставшегося в убежище кислорода использовали свечи. Как только от недостатка кислорода свечи гасли на столах, детей поднимали на руки, а когда свечи гасли и под потолком, тогда все покидали бомбоубежище, несмотря на то, что творилось наверху[768].

Естественно, многие берлинцы в таких условиях стремились покинуть город. 4 февраля 1945 г. немецкая аристократка Урсула фон Кардорф записала в дневнике: «Я не единственная, кто хочет уехать из Берлина. Люди просто не могут теперь оставаться в одиночестве. Они собираются вместе, словно стадо оленей во время бури. Все говорят о поддельных паспортах, визах, командировках, удостоверениях личности иностранных рабочих. У каждого свой план спасения. Один глупее другого. Но какими бы идиотскими ни были наши планы, они все же спасают нас от безысходности»[769].

9 марта Гитлер приказал укрепить позиции под Берлином, и гражданское население начало строить противотанковые заграждения. Особое внимание при этом было уделено Зееловским высотам (Seellower Höhen). Гитлер заявил, что сражение за Берлин должно закончиться «победой в обороне» (Abwehrsiege). В своем приказе по Восточному фронту от 16 апреля Гитлер заклинал: «Еврейско-большевистский смертельный враг перешел в последнее массовое наступление. Он пытается опустошить Германию и уничтожить немецкий народ. Вы, солдаты Восточного фронта, на Своем опыте знаете, какая участь грозит вашим детям, женам и матерям. Старики, мужчины и дети будут перебиты, женщины и девушки станут казарменными шлюхами, а оставшиеся в живых будут отправлены в Сибирь»[770]. Как бы в подтверждение грядущей для берлинцев опасности, 28 марта 1945 г., в 11 утра, в небе над Берлином появились первые советские самолеты. Их тактика была новой по сравнению с тактикой американских или английских самолетов. Пролетая над самыми крышами, десятки советских истребителей поливали улицы пулеметным огнем. Вдоль всей Курфюрстендам торговцы ныряли в подъезды, бежали к входам в метро или под защиту руин. Но многие берлинцы, отстоявшие долгие часы в длинных очередях за недельным рационом, не трогались с места[771]. Берлинские остряки расшифровывали аббревиатуру на уличных указателях LSR (Luftschutzraum — бомбоубежище) как «Lerne schnell Russisch» (быстрее учи русский язык)[772]. Еще одним свидетельством сохранения известной в Германии традиции черного берлинского юмора в отнюдь не веселое рождество 1944 г. стал ответ берлинца на вопрос о лучшем рождественском подарке для родственников: «будь практичным — подари им гроб»[773]. По мере того как союзные армии с обеих сторон подходили к Берлину, шутки становились все более актуальными: «оптимисты учат английский язык, а пессимисты — русский»[774]. В условиях непрерывных англо-американских бомбежек даже