Детская книга войны - Дневники 1941-1945 - Коллектив авторов

Кокетливые береты, губная помада... Уже первый военный ноябрь - а они ещё снимаются в фотоателье на память, по мирной привычке... Аня (вторая справа) ещё не начала вести дневник, а Сталинград ещё не стал пеклом, рубежом и подвигом. Всё только впереди.

Фото из фондов музея-заповедника «Сталинградская битва».

Кричали мы все, и, видимо, на крик прибежал Витя, он стоял молча и смотрел широко открытыми глазами на Папу, по щекам его текли слезы, в это время его волосы чесали пули, видимо, того же снайпера, летели мимо ушей, плеча, а он все стоял и будто не замечал ничего вокруг себя. Я кричала ему: «Беги Витя, беги отсюда». Началась такая ужасная стрельба, но мы ее уже не слышали, крышка нашего окопа опустилась, оставив нам небольшое отверстие, и мы погрузились полностью в свое неутешное горе. Где был Витя? Что с ним, мы не знали, т. к. он остался там, наверху, а мы в окопе. Потом мы увидели, вернее, услышали голос «Пачика», он смотрел на Папу такими же удивленными глазами, как и Виктор, только спросил: «Что, разве убили дядю Мишу?», а сам ползал вокруг окопа, как кошка, и приговаривал: «Туже перевяжите его». Затем все смолкло и мы увидели опустившуюся к нам в окоп руку, с пальцев которой в окоп лилась алая кровь, были видны ноги, обутые в такие же ботинки, что и у Вити, и мы поняли, что на крышке лежит убитый - Виктор, горе наше удвоилось, и мы, кажется, потеряли рассудок.

Так мы и сидели, с мертвым Папой, без еды, воды и сна 2 дня. Много погибло людей в этот день, самый первый погиб наш Папа. Погибли наши соседи Вера и Евдокия Павловна Соснины. Здесь же, рядом с окопом, было много убитых бойцов.

Лишь поздно вечером второго дня с тихим плачем подошла к окопу тетя Маруся, и мы услышали голос нашего Виктора, не верилось, Витя был жив, а погиб, оказалось, «Пачик», верный друг Виктора, ведь он пришел, чтобы разделить с нами наше горе, и погиб сам, видимо, от той же руки снайпера.

Тетя Маруся плакала так тихо, что ее плача никто не слыхал, ведь он был у нее единственный и любимый сын. Затем они с Виктором помогли нам вытащить труп Папы из окопа.

На следующий день, как стемнело, мы обернули трупы Папы и Виктора в простыни и схоронили их в подвале у Подлесновых. Взяли с собой по сумке муки, что была в окопе, и пошли к Волге. Даже не оделись ни во что теплое и босые двинулись в далекий и страшный путь.

Дойдя до оврага, я увидела трупы Веры и ее матери, их никто не присыпал землей. Шла самая последняя, голова кружилась, сил совсем не было. Я скатилась как камень вниз оврага, идти больше не было сил, ноги распухли и ужасно болели. Меня подняли бойцы, но я снова падала и не стояла на ногах словно пьяная, помню не благодарила их и была в каком-то забвении. Нервы были напряжены до предела. Когда мы наконец добрались до берега, сразу же бросились к воде, во рту все высохло и нестерпимо хотелось пить. Пили очень жадно и много, здесь же, по берегу, было очень много убитых бойцов.

Идти было очень тяжело и далеко. Пока мы добрались до переправы, мы пережили страшную бомбежку и минометный обстрел. Шли всю ночь, ежеминутно падали навзничь, немцы без перерыва били и вешали светильники, становилось так светло, что, казалось, пролети муха - и ее заметят. Мы падали и, как только гасли светильники, поднимались и шли снова и снова...

Я все время вела Лиду, она всю дорогу плакала и боялась. Уговаривала как могла, но ведь идти по берегу, по обрыву было очень трудно и опасно, один неосторожный шаг - и можно было сорваться вниз.

Когда мы пришли на 62-ю переправу, которая находилась на Красном Октябре, было уже почти утро. На берегу было много носилок с тяжелоранеными. Стояло три пароходика. На пароход нас не брали, т. к. они все были переполненные, но когда начальник посмотрел на маму с Лидой, на нас всех, сердце его, видимо, не вытерпело, он тихо сказал раненым: «Потеснимся, товарищи, и возьмем эту семью». Мы «сели» (если можно так сказать, места было только встать почти одной ногой) на пароходик и отчалили от берега. Сразу же появились немецкие самолеты, сколько их было? Не знаю, но много, сразу посыпалось множество бомб. Ужасная бомбежка, бомбы падали и впереди, и сбоку, и сзади, наш маленький пароходик качало так, что каждую секунду мы могли перевернуться, каким-то нечеловеческим чудом, благодаря такому опытному капитану, он совершал прямо подвиги, чудом мы добрались до берега, еще не успел причалить пароходик, как сразу же последовала команда: «Не скапливаться и бежать всем, кто может, в лес». Легко сказать «бежать», но как? Сил бежать не было, ноги совсем не слушались, идти было очень трудно, мы спешили, нас гнал в лес наступивший рассвет. Всем хотелось поскорее добраться до полосы спасения - леса, все спешили туда, все, кто мог идти, а идти могли немногие, большинство были тяжелоранеными, повсюду стояли носилки с ранеными, геройство проявляли санитары и персонал пароходика, кого несли, кому помогали идти, кто ковылял, еле передвигаясь, сам. А самолеты шли очень низко и стреляли по нас, хотя и видели, что идут раненые. Когда добрались до леса, а он был всего в нескольких метрах от берега, силы почти оставили нас, дальше идти сил совсем не было, ноги распухли...

Потом сели в машину и поехали, а куда? Не все ли равно. И опять бомбежка, мы то садились в машину, то вдруг сходили с нее и бежали прятаться или просто падали плашмя, распластавшись на дороге. Потом варили чай в лесу, отдыхали, кажется, по-настоящему - лежа, ведь такой возможности сидя в окопе не имели. А утром снова сели на машину и поехали дальше от пылающего, сожженного родного города, от Папы...

Так на попутных машинах мы добрались до Камышина. Осень началась в этом году рано, рано пошли холодные со снегом дожди, а надеть нам было нечего, все осталось в городе, дома, а его теперь не было, были одни развалины. Дом наш сгорел 21 сентября, все, что было в доме, все сгорело, теплые вещи были закопаны во дворе, а мы разуты, раздеты, и спрятаться нам негде. Переночевать нас никто не пускал, да и что мы могли дать за ночлег? Семья наша была большая, Мама и нас пятеро. Так мы дрожали и мокли под ледяным дождем, под открытым небом, голову и ту некуда было спрятать. Помню, нашли мы на окраине Камышина погребок для коз и залезли туда. О! Это было просто блаженство! Но «счастье» это длилось недолго, вышла хозяйка, раскричалась на нас и выгнала. И пошли мы с тяжелым камнем в сердце, не зная, куда же нам пойти, надвигалась ночь, было так холодно, лил дождь с мокрым снегом. Лида плакала. Шли по дороге до тех пор, пока не пришли к регулировке. Около регулировочной будки было немного народу, остановились и мы в надежде подъехать куда угодно на машине. Сидели долго, все до нитки промокли, а что было делать? Потом подошла машина, вышел из кабины какой-то начальник, подошел к нам и сказал: «Вы кто и куда едете?» Мы сказали, что ехать нам некуда и мы хотим поехать, а куда и сами еще не знаем. «А хотите, сказал он, пойти в Армию по вольному найму? Я возьму вас в полевой прачечный отряд, всех. Так как вижу, все вы работоспособные, обмундируем вас и кормить будем». Мы все обрадовались, а Мама колебалась, так как ей тяжело было отпустить нас всех и остаться с Лидой, ей 6 лет, но он сказал, что беру всех, а девочку зачислим воспитанницей. Что же нам лучшего желать?

К 23 августа 1942 года, когда город был почти стёрт с земли, из чуть более 400 000 жителей Сталинграда около 100 000 человек были эвакуированы. 24 августа попытались эвакуироваться те, кто выжил в той мясорубке.

Фотохроника ТАСС.

Служба была нелегкая, мы долбили мерзлую землю, стирали в ледяной воде, натягивали палатки, пилили лес, ходили в наряд. Тяжело всем, главное, у нас была крыша над головой, жили в палатках, были обуты и кормили нас.